– Ты, дорогенька, работаешь…э… З бумагами?
– Да… – Ну ясно, что не на стройке.
– Ага! Учителька? Бухальтер?
– Ну, собственно… – неопределенно замычала я.
– Ага! Ты бухальтер. И одинока-йя-а!!! – завыла Федосия, убедившись в отсутствии обручального кольца на моем безымянном пальце. – Порча. Будем знимать. А сейчас – чакры, – объявила целительница.
Она принялась обмерять меня пальцами, мурлыкая что-то себе под нос, как наш портной дядя Миша, когда снимает с меня мерки.
– Сердце, суставы болять?
– Нет.
– Ага. Тада кашляешь часто.
– Нет.
– Нет? Угу. – Федосия начала мять мой живот.
– Желудок, печень болит?
– Нет.
Федосия перешла ниже.
– Венерическими заболеваниями болела?
– Нет, – возмутилась я.
– Тай шо? – Федосия закатила глаза, предаваясь каким-то своим личным воспоминаниям. – Всякэ в жизни бувае. Ага. А туберкулезом?
– Нет!
– А Боткина?
– Нет!!
– А почки?
– Не-ет!!!
– А что ж в тебя тада болит?! – Федосия встала недоуменно – такого здорового больного в ее практике еще не было.
– Э… Голова… Иногда…
– А! – обрадовалась. – Ага. От я ж так и вижу! Значит, так. Шо я тебе скажу! Тока ты не волнуйся щас. В тебя, женщина, больная голова! Шото в тебя з головой! Шоб ты знала, – торжественно объявила Федосия. – Наверно, порча. Точно. Порча. Будем знимать. И шоб голова не болела, и шоб замуж выйшла.
Федосия замотала руками над моей головой, а меня снова стало трясти. Федосия опять неправильно диагностировала мои конвульсии, решив, что это слезы.
– Тихо, женщина. Не бойся. Мы эту твою хворобу враз вылечим. Враз. Слухай, от заряжена вода, по двадцать гривен литр. Будешь пить вечером по столовой ложке. А это моя хвотография, тоже заряжена з космосу, тоже двадцать гривен, будешь до головы прикладать. Як рукой знимет. И будем открывать третий глаз. За это дополнительно сто гривен.
– Ой, не надо третий глаз! – взвизгнула я и соскочила с топчана. – Я и так все вижу. Не надо.
И направилась к выходу.
– А воду брать будешь?
– Нет, пожалуй.
– А хвотографию?
Я замялась, представив на секунду, как в пять утра звонит Загаевский, а я расслабленно лежу с Федосииной рожей на башке, типа чищу чакры.
– Нет. Мне и так все ясно.
Лицо Федосии потемнело. Интуиция у нее была, не спорю – профессиональная мошенница, что и говорить.
– Ты смотри мине! – пригрозила она. – Если погано про меня где-нибудь скажешь, то я тебе враз! Как порчу с тебя сняла, так обратно наведу. Поняла?! Я ж про тебя все-о знаю!
– И я про вас теперь все знаю, – попрощалась я.
Я вышла из Дома культуры железнодорожников темным вечером с дикой головной болью. То ли потому, что не ела целый день, то ли Федосиина порча меня догнала. Позвонила из автомата Загаевскому.
– Загаевский!
– О! Давай, – поздоровался Загаевский. – Была у Федосии?
– Была… Загаевский, – взмолилась я, – можно я лучше напишу материал по национальной самоидентификации?
– Не морочь голову. Ты материал о Федосии вези давай.
– Я не написала, – призналась я, добавив: – И не буду.
– Почему?! – возмутился Загаевский.
– Почему-почему… – Я вдруг вспомнила растерянное лицо на иконе в Федосиином кабинете. – Почему-почему… – И, прежде чем опустить трубку на рычаг, добавила: – Богородица не велит!
Во всем виноват Чаушеску
Случай на границе
– Вовчик! Вовчик!!! – орала в телефон жена командира погранзаставы майора Чепухни. – Вовчик! А ты говорил, не покупай лотерею, не покупай! А я купила! Десять штук! Отак! И выиграла! Я выиграла мотоцикл!!! Отак! С коляской! Беру день-га-ми! Так, все! Едем на море.
– Какая лотерея, какой мотоцикл, какое море, Тося, и вообще, кто меня летом отпустит?
– А ты подумай, а ты подсуетись!.. Сколько можно в отпуск в феврале?
– А границу кто будет охранять?
– А чего ее охранять?! Она ж на замке!.. Ладно, ты уж как-нибудь постарайся…
* * *
Мы живем почти на границе трех государств. Если забраться на чердак нашего дома, подставить к слуховому окошку стул, забраться на него, встать на цыпочки, высунуться в окно, вытянуть шею вправо, а еще лучше взять бинокль, то легко можно увидеть яркие сочные луга Румынии, где чабаны пасут овец, кодры и сады Молдовы, откуда жизнерадостные и очень музыкальные граждане своей страны воруют яблоки и виноград. Поэтому жизнь пограничных застав у нас, жителей небольшого старинного городка, как на ладони.
Граница проходит по фарватеру Прута, то есть по условной линии самых глубоких мест основного русла. Это важно. Это, читатель, надо запомнить. Что на границе есть река Прут. А в реке Прут водится большая рыба сом.
* * *
Это было еще в прошлом веке. Во второй половине.
Заметили, да, что, если вдруг что-то человек сильно задумал, все обязательно складывается. Только Чепухневая жена задумала поехать в отпуск летом, и вот пожалуйста – звонит на заставу командир погранотряда Уткин и говорит: мол, надо в Киев – парочку сомов. Там юбилей у шефа, в Киеве… Словом, надо послать сомов. Сегодня вечером, последний срок – ночью. Пару или три-четыре. Больших. В пять утра в Киев машина уходит. Сделаешь сомов, майор Чепухня, пойдешь в отпуск летом. Слово даю. И заму скажи: будут сомы – пойдете в отпуск, ты – в июле, зам – в августе.
Чепухня в ответ:
– Та не вопрос, сделаем!
А сам забоялся, срок-то слишком короткий. Сома, как кошку, на «кис-кис» не подзовешь. Хочет – приплывет, а нет – так и нет. Чепухня заместителя своего:
– Слышь, капитан, ты рыбак вообще?
– Ну, – утвердительно заместитель, – а кто ж на заставе не рыбак.
– А чего ловишь? – Чепухня интересуется между прочим.
А капитан Таранда:
– Ну всякого ну… толстолобика там, сома, ну… Сом хорошо идет под осень. Ну. За лето откормится. Он вообще днем, – увлекается капитан, сдвинув фуражку на затылок. – Он, значит, днем под нашим берегом отлеживается, потому что у нас тут дамбы, ямы и глубоко, ну! А к вечеру и ночью на отмель всплывает к румынской стороне, на малька охотится. Такие дуры подымаются – смотреть страшно, чистые бревна, ну!
– А если не поймаем? Сомов? – готовит отступление Чепухня.
