Erma lorda
Здесь, в месте, где я живу, серое море, серые скалы и вечно серое небо. Здесь ветер, который всегда чуть холоднее, чем ты мог бы терпеть. Зимой женщины и дети почти совсем не выходят из дому, а мужчины — лишь на охоту. Они приносят домой маленьких серых соек и маленьких серых белок. И тем и другим отрывают головы и сливают кровь в глиняный кувшин. Кровь эта никогда не сворачивается; из нее делают дивный напиток erma lorda, и на вкус мне не с чем его сравнить. Он как слезы, что бывают от радости, только гуще. Как материнское молоко, но прозрачней и холоднее. Как жидкий жемчуг, как топленые облака. Первый глоток его — самое лучшее, что с тобой случается, а последний — то, что тебя убивает. Здесь, в месте, где я живу, люди не умирают от старости и болезней, не срываются со скал и не тонут в бурных волнах. Нас губит erma lorda, только она одна.
У напитка этого есть душа, и душа эта женская. Есть у него и голос, но услышишь ты его не сразу.
Erma lorda наполняет человека тем, чего в нем нет, и дает каждому свое. Унылым — вкус к жизни, страшащимся — смелость, бесчувственным — любовь, бездарным — талант. Она дает забвение всем, кого мучает совесть, и отдых всем уставшим. Вот почему здесь, в месте, где я живу, люди не умирают по-другому: старикам она дарит молодость, больным — здоровье, сорвавшимся со скалы — крылья, а тонущим — воздух. Ты можешь сказать: я счастлив, мне ничего не нужно, и не сделать ни глотка. Но так не бывает. Рано или поздно в каждой жизни наступает день для erma lorda. Один миг слабости.
Erma lorda входит в человека горлом, в желудок, и выходит горлом, с дыханием. Но выходит она не вся, часть ее живой души, erma, остается у тебя внутри. Исподволь, раз за разом, она накапливается, пока не окрепнет и не начнет разговор с твоей душой. Сначала ты услышишь еле уловимый свист, похожий на змеиный. Ты не станешь оглядываться в поисках его источника, потому что сразу поймешь — это свистит она. Те, кто пьет ее часто, а таких большинство, замечают первый свист год на третий. А еще через столько же слышат шепот — засыпая или на грани пробуждения. Пока erma lorda слаба, она шепчет только тогда, когда слаб ты: в минуты между сном и явью. Обычно она пугает, показывает характер. Но проходит еще немало времени, прежде чем она обращается к тебе своим истинным голосом. Я знаю людей, седых, как отцветшие угли, — они седеют от одного его звука.
Голос erma lorda поначалу звучит лишь в твоей голове и не слышен никому, кроме тебя. Угадай, что нужно, чтобы избавиться от него?.. Только еще глоток erma lorda. Если бы здесь, в месте, где я живу, кто-то додумался менять ее на деньги, он стал бы очень богат. Но денег здесь нет, и они никому не нужны. Здесь каждый владеет миром, пока в серых лесах живы белки и сойки.
Но однажды erma внутри тебя становится столько же, сколько тебя самого, и ты начинаешь с ней бороться, и будешь жив, сколько сможешь выстоять. Как правило, это случается утром: кто бы ты ни был, пол, возраст, не важно, erma lorda овладевает твоей речью, и из уст твоих доносится хриплое, рычащее контральто. Твое собственное «я», затаившись где-то в глубине, может только внимать ему. Госпожа забирает назад свои подарки. С этого момента ты — ohtar, отвоевывающий свои тело и речь у беличьего, соечьего сока. Ohtar, желающий продлить свои дни, может отказаться от напитка, но это бесполезно. Рано или поздно в каждой жизни наступает один миг слабости, когда ты больше не можешь сопротивляться, и erma, живущая в тебе, побеждает. Ohtari не безумны, они все помнят и все чувствуют, но они бессильны, как младенцы. В их телах ходит, разговаривает и совокупляется Госпожа. От телесной любви им мало проку: они будто наблюдают за ней со стороны, пока в их гортани хрипло и нежно клокочет erma lorda.
Когда победа близка, Госпожа впадает в ярость. Она кричит с пеной у рта, желая смерти твоей бессмертной душе. Ты сдаешься, и наконец твое сознание гаснет в тебе, как светлячок. Ohtari умирают, наложив на себя руки, и нет способа этому помешать.
А теперь взгляни, как в кувшине расплавленным жемчугом сияет волшебная erma lorda, и скажи, что ты счастлив и тебе ничего не нужно.
Ради искусства
Мы с Йоши лежим на белом диване в квартире моей сестры. Там очень красиво, там ровный свет молоком сочится сквозь стеклянные кирпичики в стене, там тонкий паркет и портьеры из тафты. Я ни дня не прожила в такой красоте. У меня внутри стакан коньяка и полстакана текилы, и меня клонит в сон.
— Дорогая, тебе грустно?
— Если честно, немного да.
— Что случилось?
— Ты обманываешь меня.
— Я тебя не обманываю.
Провожу пальцем по внутренней поверхности плеча, где вдоль вены тянется едва заметная глазу цепочка ювелирных проколов тончайшей инсулиновой иглой.
— Вот здесь, я видела, когда ты спал. Зачем ты это делаешь?
— Ради искусства, ты же знаешь. Иногда мне нужно отдать много энергии, а у меня ее нет.
Ради искусства — это единственный аргумент, который я принимаю. Как ни странно, искусство важнее. Важнее любви, важнее моей жизни и его жизни. Я так в это верю, что меня ничего не стоит обмануть.
Он летит самолетом, я еду поездом. Самолет для меня слишком дорог, а для него дорог даже поезд, но люди, которые хотят его слушать, платят за его перелет. На перроне он встречает меня. Я с трудом могу его узнать. Его череп острижен клочками, тупыми ножницами, почти полностью, виски и брови выбриты наголо. Поверх спортивной фуфайки на нем надета гавайская рубаха. Мы едем домой в тамбуре электрички, по очереди откусывая большой огурец. Я хочу в честь встречи заказать домой суши и купить вино, но все телефоны доставки потеряны; меня встречает заново разгромленная до основания квартира, где мне негде даже присесть. Я плачу, Йоши меня успокаивает, и я готовлю салат из макарон. Мы ужинаем и ложимся в постель.
После работы я покупаю кое-что из косметики, я покупаю букет мелких роз для любимого и сажусь в такси за сто рублей. У дома обнаруживаю в кармане девяносто мелочью и тысячу одной бумажкой. Водитель кривится и просит меня разменять тысячу в гастрономе. Может, я не права, но, по-моему, такое поведение называется — удавиться за десять рублей. Наверное, его женщина никогда не приносит ему цветов. Мой Йоши — он совсем не такой, ему ничего не жаль для меня. Сейчас он занят делом, он прячет проводку, потому что в доме развелись чертовы змеиные ямы проводов. Я вхожу в кухню и вижу полупустую ноль семь, и черт меня побери, если я не знаю, чем кончится этот вечер. Йоши ставит розы в сухую вазу, я открываю бутылку вина. В этом месте опасное количество алкоголя, но увы и ах, меня уже ничем не испугать.
— Милая, я хочу закончить сегодня с проводами. Я хочу, чтобы ты больше не запиналась. Вот увидишь, как будет красиво и удобно!
Звонит наш друг Косинский. Он хочет заехать через час, если я еще не буду спать. О чем речь, старичок, ведь я сплю каждый день. За пять минут до его приезда Йоши бросает провода и инструменты, раздевается догола и валится в кровать. К масляному обогревателю проволокой прикручены детская дудочка и маленький вентилятор. В полвторого Косинский уезжает. Йоши стонет и мечется в постели. Он болен. Он болен. Я не буду на него кричать. Я приношу ему воды и иду спать в кухню.
