И вот они пили чай с виски и мёдом, смотрели на мост, будто Нерон и придворный на догоравший Рим, и вместе думали о Берилл; Матье просто как о красивой девушке, вспоминая запах, нежность, завитки волос у шеи, линию губ, наслаждаясь воспоминаниями; Эрик о том, что всё-таки влюблен и что с этим делать, ведь она не уедет из этого городка, это как в греческих мифах: если дриаду снять с её дерева и запереть во дворце, она умрёт через день; он всё ещё верил, что мост они построят быстро, и уже даже думал о другой работе, на другом конце земли… Потом подошли братья и тоже захотели чая с виски и мёдом: «и можно с печеньем?»; только Джеймс не появлялся, и Эрик пошёл его искать. Джеймс сидел на самом Краю, лицо у него было сумасшедшее, грязное, с царапины на лбу на щёку натекла кровь и засохла, отчего Джеймс сделался похожим на персонажа с картины Делакруа о восстании каком-нибудь, на тонколицего юного коммунара; Эрик обнял его, как ребёнка, Джеймс дрожал и не замечал, что замёрз: он был в приталенной тонкой дорогой белой рубашке — только он мог так пойти работать на сварку, но все уже привыкли к его чудачествам; «Спенс, пойдём домой, чай пить, Матье туда добавляет вискаря и мёда, чай сразу горячее вдвое; мост мы всё равно сейчас не починим», — он повторил это раз пять; Джеймс наконец услышал его, кивнул, но встать не смог, и Эрик подхватил его на руки, понёс; Джеймс был лёгкий, с пушистого рыжего годовалого кота; такой же тёплый; Джеймс прижался к щеке Эрика своей щекой и заснул, пока они шли… Со дна пропасти опять поднялся туман — густой, молочный; Мервин уже не удерживал его…
Берилл же шла по Маленькому городу и слушала, как люди спят. Ей казалось, что она призрак; девушка, которая была влюблена и собиралась замуж, как вдруг её жених влюбился в другую и женился на той, другой; и в день, когда была свадьба, полная розовых лепестков, подарков в серебристой бумаге, она умерла: покончила с собой; и стала призраком — вилисой, сильфидой, морской пеной; теперь она может мстить: приходить к своему возлюбленному и насылать ему плохие сны, разбивать его любимые вещи, рвать рукописи — он писатель; а может простить: приходить и насылать хорошие сны, целовать беломраморный лоб, гладить яркие чёрные волосы, целовать закрытые, розово-голубые, точно раковины со зреющими жемчужинами внутри, веки; улицы словно менялись под шагами Берилл — становились булыжными, и дома ужимались, покрывались ставнями, башнями, окнами с разноцветными стёклышками; и казалось, вот-вот на старинной ратуше старинные часы пробьют полночь; хотя в реальности было уже намного позже… Берилл решила идти не домой, а в свой самый любимый дом в городе — она обнаружила его в одном из странствий; дом был будто сегодняшняя ночь — не из этого мира; Берилл подозревала, что так оно и есть или дом обладает способностью быть сразу в нескольких мирах; потому что несколько раз там случалось что-то со временем: например, она приходила туда на закате, а в доме стояла уже глубокая ночь или раннее утро, причём солнечное, жаркое, летнее, пахнущее цветами, а в Маленьком городе кончался декабрь, самый канун Рождества. Дом был похож на церковь: высокий, чёрный, с узкими башнями по краям и огромными резными тёмно-вишнёвыми дверями; круглое окно, роза, с изображением чёрной сверкающей змеи, обвившейся вокруг меча; чугунные старинные фонари вдоль мостовой; крыльцо из трёх огромных полукруглых ступеней; над дверями выбита надпись на латыни: «Змей был хитрее всех зверей полевых, которых создал Господь Бог» — и выложена когда-то золотом и чёрной эмалью, но всё стёрлось и облетело; ключ от дверей Берилл нашла в одной из ниш, в горшке с перламутрово-розовыми розами — за ними никто не ухаживал, но они росли, будто заговорённые; обвили дом, словно в плен поймали. Когда она уходила, то всегда возвращала ключ на место, в горшок; и когда приходила, всегда говорила: «Здравствуй», — дом казался ей живым; в нём всегда было тепло, всё работало; точно он ждал кого-то — и Берилл пока устраивала его в качестве хозяйки. Она даже подумала переехать сюда, привела однажды Сибиллу — показать самое главное: библиотеку высотой в дом и комнату, полную старинных платьев, длинных, с фижмами, шлейфами, кринолинами, жабо, эпох Марии Антуанетты, мадам Рекамье, Маргариты Валуа; и всё в размер Берилл; точно в доме жила её сестра-близнец; но Сибиллу дом напугал; «уж больно он странный, — сказала мама, — кто здесь жил раньше? если бы я была ребёнком, я бы бежала из него со всех ног; он словно переделан из церкви; повсюду витражи с изображением змей, на полу — узоры и надписи на латыни»; Берилл пожала плечами; в доме Змеи, так она назвала его, в первое же посещение нашла галерею — на всех картинах изображен святой Себастьян, словно её сестра-близнец тоже была влюблена в него…
Берилл взяла ключ и вошла; двери открывались тяжело, будто думали, впускать тебя или нет, придерживали за руки; сразу за ними расстилался зал, огромный, но пустой, ничего, кроме флагов, разноцветных, свисающих из-под потолка, неизвестных Берилл стран — таких не нашлось ни в одном атласе; и разноцветного пола, золото-коричнево-бежево-чёрно-алого, и опять эта чёрная змея, обвившая золотой меч; Берилл уже знала, где включать свет — здесь, от огромной театральной люстры он был мягким, медовым; и зал при всей своей пустоте и пустынности становился уютным; от него в разные стороны лучами расходились комнаты: кухня, спальни, гардеробная с теми самыми платьями и ванная; словно здесь жил один человек, но принимал очень много людей и не любил маленьких помещений — в этом было что-то древнеримское; самая большая дверь, такая же, как две на входе, тёмно-вишнёвая, винная, вся в витиеватой резьбе, вела в библиотеку, в которой стоял тёмно-рубинового цвета рояль, лакированный; когда горел свет, он сиял, будто и вправду сделан из драгоценного камня; резные кресла: львиные лапы, малиновая обивка, высоченные заострённые спинки — троны, а не кресла; вишнёвый бархатный диван безумной мягкости, огромный чёрный камин, а вместо потолка — стеклянный купол. Берилл шла по дому и везде включала свет. На мгновение замерла в библиотеке — посмотрела на потолок, на стекло: что там? Там плыла огромная луна, в несущихся, рваных, чёрных, как мантия опального волшебника, тучах; Берилл вздохнула: в реальности небо было ясным, полным звёзд; потом ушла на кухню — тяжёлую, рыцарскую: огромный стол из чёрных досок, резные табуреты, лавки, кастрюли и сковородки свисают с потолка, с балок, вся посуда из дерева и глины; кладовка была полна еды ещё до прихода Берилл: мешки с картофелем, луком, морковью, капустой, перцем, полки все в консервах, мёде, джемах и вареньях; девочка выкинула, что испортилось, принесла необходимое: соль, сахар, чай, специи; постоянно докупала молоко, яйца, масло, ветчину, помидоры; обычно она оставалась здесь ночевать: читала всю ночь, засыпала на диване в библиотеке, потом просыпалась, завтракала; сейчас Берилл поставила чайник — плиты здесь были газовые — и ушла в ванную; это была огромная купальня, стены и бассейн выложены мозаикой, словно миф о купании одной из жён Юпитера, довольно сочный; но Берилл нравилась здешняя чувственность; грела и укрывала от внешнего мира. Она включила краны, стены сразу запотели; ей казалось, что внутри неё лёд, так она промёрзла, пока смотрела на мост, на Эрика и Джеймса; она набрала почти кипяток; на мозаичных полочках полно всяких благовоний и солей, кремов, травяных настоек, духов; в стеклянных разноцветных бутыльках и пузырьках, в глиняных кувшинах; пару из них Берилл даже попробовала: больше всего ей понравились духи со вкусом белого мускуса, малины и фиалки, невероятно концентрированные, — она добавляла в воду в бассейне совсем чуть-чуть и потом благоухала неделю; именно их она сейчас накапала, из бирюзового флакона; разделась, спустилась в бассейн по разноцветной лесенке и поплыла. Бассейн не был глубоким, в нём можно даже стоять, и вода доставала до середины груди; иногда Берилл там читала книги, как в обычной ванне, и пила чай; но сейчас она чуть-чуть попрыгала, покувыркалась, отогреваясь, потом расслабилась и легла на поверхность воды, закрыла глаза и чуть не заснула от жары и аромата. Еле выбралась, голова у неё кружилась, она завернулась в большое белое полотенце и села отдышаться на крошечную, почти кукольную, кушетку; потом в полотенце пошла на кухню, чайник уже весь иссвистелся, заварила в глиняном чай — «Даржилинг» с «Эрл Греем» — мама обожала эту смесь, дала ей готовую, в красивой жестяной коробке из-под венского печенья; приготовила себе салат из перца, кукурузы, горошка, копчёной курицы; поела и пошла выбирать платье на завтра. Из-за платья Берилл и пришла в дом Змеи, и ещё из-за ванной — духов и бассейна; ей казалось, что здесь живёт она другая, жила — взрослая, прекрасная, соблазнительная, как золото, опытная — коварная иногда, как Лукреция Борджиа; ей хотелось ходить и трогать платья, и разговаривать с такой девушкой, с Берилл, которую она называла Эмбер, которая всё-всё знала о мужчинах и могла помочь.
