— Какой клавесин? — рассеянно спросил Макс, будто в замке сотни клавесинов.
Снег подумал — называть комнату своей или «твоей мамы».
— Ну, где я, в комнате, где я спал, там у окна клавесинчик такой розовый, весь в резьбе…
— А, да, он работает, играет, то есть, правда, его лет пятнадцать не настраивали.
— Ничего, я умею настраивать инструменты, я даже этим зарабатываю, — Макс сделал вид, что поверил, но Снег сказал правду: он настраивал пианино всем в округе и даже ездил несколько раз чинить орган в Максовом приходе; музыка была для него смыслом жизни, но не азартным, горячим, как люди любят Битлз; а загадкой, системой; так учёный размышляет над знаками: язык древней цивилизации? бессмыслица? на каменных плитах в очередной гробнице; и слух у Снега был абсолютный. После завтрака они пошли в школу, где сели вместе, и весь класс шептался, пребывая в смятении, словно с кем-то случился эпилептический припадок, увезли на скорой, или из-за непогоды, гриппа отменили занятия на неделю; и в учительской молодой учитель сказал старому: «вы видели? Макс Дюран и Снег Рафаэль сидят вместе и даже списывают друг у друга», с выражением ужаса: грядёт апокалипсис. Старый учитель ответил сердито и честно, мудрая черепаха: «Ну что ж теперь, молодым людям нельзя дружить уже? В чём вы хотите их обвинить? В гомосексуальности? Пусть дружат. Они два больших ума. Радоваться надо, вдруг они изобретут лекарство от рака, печали и смерти вообще». Вечером, после школы, Снег и Макс зашли к Снегу домой — сказать родителям Снега, что он поживёт у Макса некоторое время; Снег, конечно, идти не хотел, говорил Максу, что может жить у него неделю, а родители будут думать, что он на рыбалке; «а после недели?» — спросил Макс; «ну, — ответил Снег, — неделя — это почти сто лет»; Макс засмеялся, и они всё-таки пошли. Дом Рафаэлей стоял на самой окраине, белый, большой, с резными ставнями; «папа его сам построил», — сказал Снег; под каждым окном — корзина с цветами, и каждое окно горело, как будто в доме большой праздник; Снег даже ключи не достал — просто толкнул входную дверь, и она открылась; их встретили запах сладких пирогов и песня Битлз «It's only love»; «О боже», — простонал Снег, наступив на розовую жвачку, а потом сразу же стукнулся коленом о чей-то со вчера оставшийся открытым зонт, под ним спала серая беременная кошка; Макс был поражён беспорядком и уютом одновременно, и вообще он никогда ещё не был в гостях, он разве что блокнот не достал — записывать ощущения.
— Привет, Снег, привет, незнакомец, — из-за стеклянной, расписанной в оранжевые и золотые цветы двери выглянула девушка: она была беременна, как и кошка, на последнем месяце, и невероятно красива; Макс чуть не закричал от восторга — она была словно прекрасный вид на город, на крыши, из чердачного окна: ярко-зелёные, как озеро, заросшее ряской, глаза, тёмно-коричневая, будто дорогой шоколад с апельсинами, коса, до пола практически; деревянные бусы с амулетами, полными ног и крыльев, длинный замшевый тёмно-зелёный сарафан с бахромой, босиком — чуть старше их; «Макс, это Капелька, моя сестра, Капелька, это Макс Дюран, мой одноклассник». — Снег пытался отодрать от подошв кроссовки жвачку.
— А, это ты живёшь в замке с бабушкой, — произнесла Капелька так мелодично, будто кто-то аккомпанировал ей всегда — на позолоченной арфе, кто-то из Древней Греции, такой же босой и с косой и с душой, полной кувшинок. Макс Дюран. — словно пробуя на вкус осторожно очень горячее варенье, только что с плиты; кивнула, улыбнулась, мимолётно, как кинозвезда из лимузина, остановившегося на «красный», — добро пожаловать в наш дом. Хотите чаю, мальчики?
Макс кивнул; он будто сотрясение мозга получил, впервые упал с велосипеда, впервые проиграл партию — чёрными, вчистую. Снегу стало смешно, таким внезапно неловким и нелепым стал всегда изящно невидимый Макс; тоже обо что-то споткнулся, задел что-то локтем; они поднялись в комнату Снега, маленькую, размером со шкаф, на мансарде, зато с настоящими деревянными балками, на которые Снег повесил лампы, бумажные, оранжевые, и новогодние гирлянды; комната была завалена книгами, как букинистическая лавка; «ого», — сказал Макс, поднимая килограммовую «Расследование серийных преступлений»; книги заменяли Снегу мебель: на них лежала одежда, на них сел Макс, на них Снег поставил походный рюкзак, куда накидал кое-что из любимых нот и собственных сочинений и немного одежды — они с Максом были кардинально разных размеров; на кровати его, низкой, почти японской, — Макс подозревал, что это всего лишь книги, на которые настелены доски, — лежало ручной работы большое лоскутное одеяло: в расход ушли чьи-то халат, пальто, свадебное платье, расшитое бисером; ещё в комнате Снега обитали микроскоп, маленькая химическая лаборатория, и телескоп, и глобус Луны, и карта мира, стилизованная под старинную. Из этой комнаты можно было переместиться в любую точку земли — просто надо знать подходящее заклинание. Макс стал смотреть между ног, что за книги, попросить почитать, но все они были по расследованию, по химии, по медицине, по психиатрии; странно, в школе Снег учился весьма посредственно, Макс понял, что не нарочно, как он, а просто ему некогда, неинтересно, невнимателен. «Снег, ужинать», — крикнули снизу. «Будешь? — спросил Снег. — У нас нормально готовят». Макс кивнул.
За столом сидело человек двадцать, «это Макс!» — прокричал Снег, все ответили вразнобой: «привет, Макс, здравствуй, Макс»; официально представился только один — худенький подросток, чуть старше их со Снегом, светловолосый, сероглазый, в сером красивом костюме, в сером свитере, «слава тебе, безысходная боль…» — машинально вспомнил Макс, «Стефан ван Марвес», — церемонно произнёс подросток, пожал ему руку своей: чистая, белая, худая, прохладная, словно раннее утро; Макс подумал: «потомок такого же, как я, вымирающего дворянского рода»; оказалось, это парень Капельки, одноклассник, от которого она была беременна; Рафаэлей же видно сразу — они были все очень красивыми, шумными, пёстрыми, Максу казалось, что он попал на городской летний пляж. На ужин были мясные пироги — с капустой, чесноком, морковкой, перцем; сверху их можно было полить куриным бульоном, майонезом или томатным соусом — кто чем хотел; чай в чайнике заканчивался каждые пять минут, кто-нибудь постоянно бегал, ставил чайник заново — один раз даже Макс, наступил по пути на кошку, она не взвизгнула, а просто сказала: «мря», Макс испугался, что та — беременная, но оказалась — другая, рыжая с чёрными подпалинами; кошек в доме Рафаэлей было бесчисленное множество, кошек и собак они любили, как и детей, как жизнь вообще.
— У тебя здорово, — сказал Макс, когда они были уже в замке, перелетели по воздуху из комнаты Снега, увидели по дороге Рим и Петербург, колдовские города, приготовили салат из курицы, сыра, шампиньонов, оливок и зелени; Макс сказал, что салат называется «Тоска», как опера; сидели у камина, на мягкой медвежьей шкуре, которую Макс притащил из библиотеки; блики огня играли на их лицах, огромная тишина за спиной, на коленях — салатники, салфетки. Снег перестал есть, задумался, сцепил пальцы под подбородком — будто позировал Гейнсборо. Потом вздохнул и опять начал есть.
— Да знаю, но иногда хочется всех убить, знаешь, таким здоровым дробовиком, который обычно в домах загородных держат; хотя я знаю, что если у меня и случится когда свой дом — он будет абсолютно такой же: в самоделках, с разрисованными обоями и дверями, с кучей беспородных кошек, собак и детей; и всем в нём, надеюсь, будет хорошо.
