— Да. Я спросила его, что это за кольцо, и он ответил, что в нашем мире оно ничего не значит, а в его мире — значит, что он властелин Вселенной.
— Это правда. Он должен быть королём. Его отец стар и устал и хочет отдать ему корону. Я планировал, что Лукаш женится и пойдёт на войну…
— Он говорил, что война закончилась.
— Большая война — да, но теперь, оказалось, есть что делить — победившим. Кучка королей-соседей выясняет, кто сильнее…
— У нас это называется феодальными распрями.
— Все миры похожи. Лукаш — без сомнений, самый сильный из королей, он должен отстоять свои земли и помочь паре вассалов, а он… он заболел. Лежит и не может жить, просто пьёт отвары и смотрит в потолок; такой красивый, такой сильный когда-то, он превратился в тень, Клавдия.
— И вы пришли обвинить в этом меня? Вот зачем вы пришли?! А я — то подумала, ну уж нет, я не скажу, что я подумала, — Клавдия рассердилась: пусть я смешная, маленькая, в кухонном платке и фартуке в бело-синюю клетку, не валькирия, но я всё скажу, что накипело за лето. — Лучше скажите, что вы думали, когда посылали его сюда: что я вот так сразу и соглашусь? Сразу полюблю его?! С первого взгляда? Так ведь не бывает.
— Почему? — просто спросил Мариус. — Я ведь ему даже запах дал — яблоневых садов.
— У-у, — Клавдия топнула ногой, — вы… вы циничны. Вы даже не подумали, что я живая — что у меня есть парень, университет, мама, сестра, Рики вот… своя жизнь!
— И Лукашу в ней нет места?
— Лукаш, — прошептала она, произнесла его имя и почувствовала, какое оно, — роза; розой пахнет, хоть розой назови её, хоть нет; села на пол в своём смешном фартуке и расплакалась: ах, как, оказывается, много накопилось на сердце, словно шкаф, забитый вещами с распродаж; Мариус сел рядом — Мариус, великий колдун из неведомого мира, Гэндальф, Дамблдор, обнял её за плечи — и оказался добрым, как дедушка; пахло от него табаком, печеньем, чуть-чуть потом, чуть-чуть пылью; «я ничего не прошу, — прошептал он, — просто сходи и посмотри на Менильен; может, ты захочешь остаться там и навестить моего принца» «а если нет?» «тогда вернёшься» «так же как и он — без души?» — и услышала, как он вздохнул: как человек, который не может понять: «Лукаш сам сделал такой выбор — оставить свою душу тебе…»
— Ты уйдёшь? — спросил дедушка; она доклеила очередной картонный замок — не спалось; приняла душ, расчесалась, намазалась кремом, надела пеньюар — Саша подарила, даже размер угадала, на прошлый Новый год, длинный, с бесконечным шлейфом, розовый, шёлковый, на тонюсеньких бретельках, невероятный просто; сидела и смотрела в книгу, не читала; на кровати спал Рики; дедушка постучался; «входи, деда».
— Не знаю.
— Иди.
— А мама, Саша? Ты? А вдруг я захочу вернуться? Ох, дедушка… как же это случилось со мной?
— Это, наверное, как нести кольцо в Мордор? — он сел рядом в кресло, можно — показал на трубку; она кивнула; дедушка оглядел комнату; маленькая, Девчачья-девчачья, эдакий кукольный домик, в рисунках их детских и сегодняшних, в её поделках; красная лампа эта на столе, в виде губ; Сальвадор Дали, Мэй Уэст; плюшевые игрушки — Клавдия любила медведей и что-нибудь странное: синих жирафов, коров в разноцветные пятна; а Саша — собак и зайцев. — Не бойся. Куда только не зайдёшь за любовью?
— А ты любил, дедушка?
— Да, — дедушка улыбнулся, выпустил колечко дыма, — твою бабушку. Она ушла от меня, но вовсе не потому, что у нас не срослось, или она полюбила другого, или я пил. Она просто была из странной семьи, феминистской: в её семье все женщины уходили от мужчин, рисовали или открывали кафе; мужчины им почему-то в жизни мешали; мужчины и дети; она ушла и оставила мне твою маму и Вацлава…
— Ты думаешь, я люблю его?
— Не знаю. Я много чего видел, но любовь — это не преступление, так что я не знаток. Но ты беспокоишься о нём, таешь на глазах, как солнце осенью; вдруг тебе рядом с ним станет легче? Вернёшь ему кольцо, и как знать, что случится дальше.
— А если я не вернусь, дедушка? Что ты скажешь маме и Саше?
— Правду. У тебя великие мама и сестра — они поймут, я уверен; они привыкли ко мне, привыкнут и к тебе; Сашу за мужество можно даже выдать потом замуж за премьер-министра.
— А ты, разве ты не будешь скучать?
— Буду. Но что значит дедушка, когда где-то, может быть, без тебя страдает любимый?
Клавдия засмеялась, обняла дедушку, и они проговорили ещё полночи — обо всём.
Утром, за завтраком, дедушка и Мариус обсуждали, как Клавдии пройти в Менильен. «Нужна башня, — говорил Мариус, — маяк, что-нибудь такое, только обязательно старое: только через десять минимум лет, если они их выдерживают, башня и маяк становятся частью Тёмной Башни»; «что такое Тёмная Башня?» — и пока Мариус объяснял дедушке философию Тёмной Башни, Клавдия ела и думала — напряжённо, словно на экзамене: все вокруг твердят о любви, будто она любит Лукаша, но любит ли она? «Не знаю, нет, наверное, но я беспокоюсь о нём, — ответила она сама себе, показала себе руки — чистые, и карманы вывернула: никаких шпаргалок, — он болен, надо отдать ему его кольцо. Пусть встанет с постели и воюет. А я посмотрю на его мир, на него, в доспехах, на коне, и вернусь в свой мир, выйду замуж за Вальтера, перестану верить в сказки, буду сублимировать, рисовать, писать диссертацию…»
— Я вспомнил, есть башня, не совсем башня, маяков-то у нас нет почти, чай, не море; а водонапорная, в трёх станциях от нас на электричке, старая-старая, ещё до революции построенная; говорят, даже действует, но ею, конечно, никто не пользуется. Она забитая, но глава поселка — мои знакомый, сможем договориться, открыть… — говорил где-то дедушка.
— Попробуем, — отвечал Мариус. — Клавдия? Клавдия? Вы нас слышите?
— Да, — всё вокруг было прозрачное, солнечное, даже не верилось в чудеса, другие миры, просто хотелось взять купальник и побежать на озеро; пить там на пляже квас, смотреть на рябь, будто не ветер, а Биче Сениэль бежит по воде, святой Каролюс Дюран шагает…
— Клавдия, у вас есть старинная одежда, под старинную? Лукаш сказал, вы увлекаетесь, играете в какие-то игры… Вам нужно надеть; вдруг всё получится, и вы попадёте в Менильен, а там — Средневековье.
— Хорошо, — ответила она, доела пирог — яблочный, с корицей и сливками; поднялась в свою комнату; ролевую одежду она всегда брала с собой: иногда ей нравилось ходить в ней просто так, релакс, как кто-то ходит голышом, в капле духов Шанель; она выбрала не костюм Робина Гуда, не парадную одежду леди Ровены — бордовое бархатное платье, отделанное золотым шнуром и красными камнями, — а то, что называла нарядом служанки; Клавдия сшила его по иллюстрации из «Спящей красавицы», там в такой одежде спала девушка; удивительная была картинка: служанка с кувшином воды — намного красивее самой принцессы; белая рубашка с широким рукавом, синий суконный корсет с чёрным шнуром; чёрно-зелёная юбка и несколько пышных нижних, разноцветных; ни разу его не надевала. Полосатые шерстяные чулки, жарко, наверное, будет… интересно, в Менильене тоже лето? Кожаные туфли с широкими пряжками, на крошечном каблуке — просто из магазина; «такие ирландские, правда?» — сказала она в своё время Вальтеру.
