— Или богемское стекло, — сказал Эдмунд. — Или все издания «Молота ведьм». Твоё такси — ещё одна твоя машина?
— Да. Шикарная, правда? «Ситроен-11», гангстерский автомобиль. Я купил её специально для… Подожди, не обгоняй, дай я расскажу нормально. Я довёз её до улицы, которую она назвала, получил поцелуй в щёчку — ароматный, как земляника, но ни телефона, ни свидания. «Не нужно», — сказала она; «я тебя чем-то обидел?» «нет, — ответила Лив, — напротив, ты слишком хорош, чтобы быть реальностью, — знаешь такое?» Я не знал, не понял, ужасно разозлился и всячески пытался её забыть — честно сказать, это сложно: она ведь самая красивая женщина на свете; прошло так много времени — месяц, нет, чуть больше, — месяц и одна неделя; я уже не помнил черты её лица, но помнил, что она прекрасна; у меня всё разболелось внутри за этот месяц, я даже пил обезболивающее, будто это зуб; всё время слушал одну и ту же песню — «Falling Down» Duran Duran; её крутили почти по всем радиостанциям — от «Радио-любовь», самого попсового, до «Тумана», где у всех диджеев мания самоубийства; придумал нашу вторую встречу: о чём мы будем говорить; как она, наконец, расскажет, что любит — ванильное мороженое с шоколадной крошкой, фильмы Вуди Аллена, просыпаться рано утром и кататься на велосипеде по рассветным улицам; как я приглашу её в итальянский ресторанчик, где у меня знакомый повар — он готовит народную кухню, для рабочих и крестьян, большими порциями, с огромным количеством масла и зелени, и она не будет худеющей девушкой, а оценит; потом отвезу на море — на какой-нибудь остров, где очень-очень мало людей и самые красивые в мире раковины: завитые, как локоны Венеры на картине Боттичелли, бело-розовые, перламутровые, с серебристыми вкраплениями, будто слюда; думал, какую роль мог бы дать ей в кино — в чёрно-белом, классический нуар, что-нибудь по Рэю Чандлеру, длинные чёрные платья с вырезом на спине и прозрачные пеньюары от Лагерфельда; представлял что-то совсем безумное: что она полюбит меня, что она прекрасная и чудесная, само совершенство, тоже любит читать, как и я; и как мы будем жить вместе сто лет, заведём детей; иногда мне казалось, что она уже моя, живёт со мной, и я становился уверенным, лихорадочно весёлым; и вдруг земля притянула меня к себе: двоюродный брат пригласил на вечеринку — «чисто мальчишескую, — предупредил, — не вздумай приводить девчонок, там их будет полно — мой друг женится»; «а книжку можно взять?» — он хохотал так, что опрокинул на себя свой эспрессо. Чтоб он им подавился тогда и умер в страшных, как от бубонной чумы, мучениях. Я пришёл — честно сказать, такие вечеринки часто бывают у состоятельных мальчиков — это ты нестандартный состоятельный мальчик; мне постоянно жалко времени; но они постоянно происходят; и я пришёл — подумал, наверное, это то, что нужно, когда влюблён в несуществующее, в собственные придумки. Девушки там оказались очень красивые, рыжие, блондинки и черноволосые, в кружевном нижнем белье, чулках и на высоких каблуках, — такой классики я уже сто лет не видел, даже в видеоклипах; «я нашёл, — хвастался брат, — наконец-то открыли приличное агентство — никакого шантажа — классные девушки, одеваются в горничных девятнадцатого века, в чёрный латекс, в монашек — во всё, что попросишь, и танцуют, связывают, мешают коктейли, делают массаж с аромамаслами»; и там была Лив…
Эдмунд ахнул, будто наступил на краску разлитую, красную, в новых ботинках, и испугался не за обувь, а что не краска — кровь.
— Н-да, — Кристиан закурил и стал похож на персонажа из своего неснятого нуара — на самого Марлоу: очень молодого, очень печального, когда блондинка умерла, и только дождь и бар для одиноких, — там была Лив… Такая красивая… вся в чёрном кружеве и красных чулках… Я увидел её, а она увидела меня, мы сделали вид, что не знаем друг друга; я ушел в спальню с другой, блондинкой в белом… Я нашёл Лив через это агентство — приехал на своём «Майбах Цеппелине» в рабочий квартал у реки, дворы полны зелени и детей, одиннадцатый этаж, подъезд весь разрисован, и лифт — кто-то написал там серебристым маркером: «Вера в звёзды, в числа, пожалуй, и означает слияние разума с магией» — это из Томаса Манна, «Доктор Фаустус», так просто эту книжку не прочитаешь — от скуки, в поезде или метро там, — её читают, наверное, только бедные филологи по программе; я подумал: на этом лифте кто-то из другого мира ехал — из моего; на площадке запах жарящейся картошки и рыжий кот — он сразу кинулся обтираться о ноги; я позвонил, дверь открыла толстая женщина в полосатом фартуке, кот радостно нырнул в квартиру; «вам кого?» — спросила женщина; «Лив»; «Ли-ив! — трубно закричала она вглубь квартиры. — К тебе хахаль!» — и та вышла из этой раскалённой глубины, в домашнем платье в горошек, детском совсем, коротком-коротком, ноги босые, и густо покраснела. «Что ты здесь делаешь?» «нашёл тебя» «зачем?» «влюбился»; в машине у меня лежал огромный букет роз: белых, розовых, с алыми прожилками, только-только из оранжереи, с капельками росы на лепестках; я надеялся, что заберу её отсюда, увезу — на край света, где пляж и горы и домик с камином, креслами и библиотекой; но она отказалась — ехать, вообще сесть в машину, взять букет; надела балетки — чёрные, в белый горошек, с бантиками, девочка из чёрно-белого фильма в ожидании принца; и мы шли просто по улице — облетали тополя, я всё время чихал; она рассказывала: что она из бедной семьи, что у неё никогда не было своей комнаты, что она единственная окончила школу, поступила в университет, причём на что-то невообразимо сложное — международное право; и учится уже на третьем курсе — на отлично, получает стипендию, староста группы; что она обожает Набокова, писала свою первую курсовую по делу Гумберта Гумберта — теоретическому, перевела право того штата с английского языка; научный руководитель, старенький профессор, был ею очень доволен, и теперь они вместе пишут работы именно по литературным судебным делам, собираются выпустить целую книгу; «иногда я чувствую себя гением», — она рассмеялась, но Кристиан увидел: она действительно счастлива, когда говорит о книгах; что же до агентства самых красивых девочек по вызову — это обратная сторона луны, амбиций Лив: она любит покупать одежду, диски, цветы, книги, ходить в хорошие места…
— И только поэтому? — подпрыгнул Эдмунд.
— Однажды она спала с мужчиной — богатым; может быть, даже с моим братом, кто знает; его жена отдыхала на море вместе с няней и детьми, он привёз Лив к себе домой; ванная была фантастической: в полу — огромная ванна, в форме раковины, словно бассейн маленький; вокруг светло-коричневая плитка, колонны миниатюрные, и стены все расписаны под фрески греческие; потом она вернулась домой — в четырёхкомнатную квартиру, что немыслимая роскошь по меркам рабочего квартала; а в ней и вправду куча родни — братья, сёстры, у всех свои дети уже; Лив самая младшая; она стащила соль из той греческой ванной, но ванну принять дома так и не смогла — постоянно стоят тазики с замоченным бельём; или висит уже постиранное, капает на голову, или кто-нибудь начинает ломиться с дикими воплями: «чего ты там расселась? одна, что ли?». «И я сказала сама себе, как Скарлетт: больше никогда в жизни я не буду мыться в ужасной ванне и ходить в ужасный туалет», — она сама смеялась, и я не поверил, что хорошая ванная комната так важна для красивой девушки. Схватил её за руку и сразу предложил все ванные и душевые на свете — но она расплакалась тут же, сказала, что даже если бы я появился тогда, когда ещё ничего не было, кроме желаний, — она бы и то не согласилась: слишком хорош я для неё; все бы думали, что у нас брак по расчёту; а сейчас она всё слишком испортила в своей жизни, чтобы портить ещё и мою; «никогда, — сказала она, — никогда я не буду с тобой…» Ах, если бы ты видел её, Эдмунд! Какая она красивая! Будто королева эльфов — такая сказочная, неестественная у неё красота, порой она даже кажется уродливой из-за этой нечеловечности. И в моей любви, наверное, тоже есть что-то неестественное — что-то от проклятия, колдовства, приворота отравленных яблок, вина… Я думал целый год, не видел её целый год, пытался даже покончить с собой: лёг в ванну и надрезал вены; когда мне стало плохо, вдруг подумал: я же её не увижу теперь никогда-никогда, в аду мы окажемся в разных кругах-этажах; я представлял ад чёрным дворцом со стрельчатыми окнами и полом в чёрно-белую клетку; круги — это этажи — представляешь, жить на разных этажах… уфф… еле вылез, перевязал запястья и на следующий день бегал у отца на съёмках как ни в чём не бывало; но любовь не уходила, выкручивала мне внутренности, словно рак какой-то; однажды у меня даже загорелась постель — от моих раскалённых мыслей; я говорил и говорил сам с собой — что мне нужно; и сказал сам себе, что мне даже не нужна её любовь — просто видеть её хоть иногда, ехать вместе в машине, молчать, слушать радио…
