— Вы уверены?
— Его нет в постели, нет в вагончике… Если только он не у вас, я не знаю, что делать, — повеситься или уезжать…
Она смотрела на него внимательно, словно разгадывала кроссворд.
— Я, по-вашему, краду детей, как серебряные ложки? Он не у меня; будете вешаться? Какая безответственность — уезжать или вешаться, ничего не знать о своем сыне; может, он гулять пошел, посмотреть на море; к старому маяку; знаете, как красиво там ночью: вода мерцает на камнях, словно серебряная; вряд ли вы знаете… Подождите, я оденусь… — ушла вглубь; зашуршала одеждой, уронила что-то; Стефан понял — одна; котенок крутился у ног, напоминая лужицу молока; Стефан механически погладил его по макушке, полной пуха, тополиной; понял, что она знает, где Свет; круг посвященных; масоны, шифры, перстни…
— Он у Тонина, наверное, — вышла через полторы минуты, яйца всмятку, белый свитер, пушистый, лохматый, джинсы линялые, надела сапоги и стала похожа на Лютецию — младшую бледную сестру. Все одного рода — из викингов, которые здесь уже жили… — Он часто уходит к Тонину, или Тонин за ним заходит; им интересно вместе.
— И что они делают вместе, на гуще кофейной гадают? — или после шторма — на берегу: ракушки колючие, камни, мусор, янтарь — узор… Она издала смешок, нежный и звонкий; птица заснула в клетке, пестрые перья, и ей снится, что поймала капустницу.
— Разговаривают, Свет рисует под стойкой, а вы даже не подозреваете, что он там, можете сидеть и писать у него над головой статьи, заказываете кофе; он вас любит, но вас нет никогда рядом; а Тонин рядом, ему несложно, — тихонько клеит модели… Вот такие они друзья.
— Я не виноват, — она взяла его за руку, и он испуганно взглянул: так близко оказалась — теплой, как нагретая чаем фарфоровая кружка; вода под солнцем; лето, здесь бывает лето, лето наступит тогда, когда зацветут ягоды морошки, мы будем печь пироги и варить варенье; ты научишь меня; да, научу… Они шли по ветру и снегу, заговорили о хороших фильмах про море — не сопливых и не брутальных, романтичных, но без преувеличений, без псевдоистории, без открытий, корсаров; о том, что их нет вообще; потом вспомнили «Корабельные Новости», «Хозяина морей на краю земли»; ну, «Титаник»; да, да, «Титаник»; а потом она спросила о Капельке: «кто их мама?» Он усмехнулся, словно был готов оклеветать; положите свою правую руку на Священное Писание…
— Я знаю Реку Рафаэля.
Она вздрогнула еле слышно под рукой, будто от хлопка, потом улыбнулась той странной улыбкой Бузинной Матушки.
— Я тоже знаю.
— Я не хотел тебя оскорбить, просто сестра Реки — их мама…
«Ах, вот как», — и остановилась, подвела его под фонарь, села на лавочку, вытащила сигарету — длинную, тонкую, как стручок; «не знал, что ты куришь; не есть хорошо» «это не моя — у Лютеции выпросила; курю раз в год; от разговоров о прошлом; ты любил её?» «что?»
— Ты любил её?
— Капельку? она умерла.
— Ну и что; Река вообще ни одного дня не прожил на этой бренной земле; просто — ответь на вопрос…
— Не знаю; всегда думал, что да; она была совсем не такая, как все вокруг; даже солнце, кажется, вращалось в её системе по-иному — по спирали или скачками; но мы никогда не разговаривали; и её семья — они всегда были важнее для неё, чем мои откровения; когда она была беременна, они садились вокруг неё в кружок и пели мантры на древнеиндийском; а я стоял с букетом цветов в дверях, и никто не предлагал мне сесть рядом… Просто Стефан — как метель или акация во дворе.
— А я была ужасно влюблена в Реку Рафаэля; как кошка; как в голливудского актера. Расмус — он же как рыцарь средних веков; честь, истина, красота, умереть за идеалы; а мне хотелось увидеть Рим…
— Увидела? — он хотел убить её.
— Нет; мы поругались на границе Чехии; он сел в один грузовик, я — в другой; и застряла там в Карвине; работала официанткой, няней на дому… Дивная жизнь была…
— Гель-Грин тебе не нравится; дыра?
— Гель-Грин — это город моего брата; Жан-Жюль — как еще один Расмус; и Рири Тулуз, ты еще с ним не знаком; они все на одно лицо; только Анри-Поля я по-настоящему не выношу, гель-гриновское божество; бегают вокруг него, как щенки; так и разговариваю только с Тонином…
— О будущем? — он возненавидел её такую — вдруг открывшуюся комнату, полную мусора, заплесневевшей еды, разбросанных чулок и переполненных пепельниц в форме голых женщин.
— О рецептах, — и она выбросила окурок прицельно в море — как монетку; «здорово, — думал он, — вот и поговорили»; шли и шли молча; а потом она у самого «Счастливчика Джека» поднялась на цыпочки, вздохнула и поцеловала в щеку — словно подарок вручила, за который страшно волнуется; «не сердись, — говорила улыбка Бузинной Матушки, — прошло столько лет; а ты тоже делал ошибки»; и ошибки — это не Свет и Цвет; и он ляпнул неуклюже:
— А ты знаешь, что Расмус влюблен в Лютецию?
— Ой, бедняга, — словно и не родной брат вовсе страдает, — у неё же парень есть; в Коста-Рике, переводчик с испанского; они письма пишут слезливые, обмениваются сушеными цветами.
— Что же делать?
— Пить много чая, — и они поднялись по лесенке к «Счастливчику Джеку»; было уже три часа ночи; «а что, Тонин здесь и живет?» «конечно; в маленькой подсобке»; она позвонила в колокольчик, снятый, как узнает позже Стефан, с того самого «Сюрприза» Джека Обри; и Тонин открыл дверь, заполнив проём сразу как-то целиком, как кринолин.
— А, за мальчишкой пришли; ну, проходите; и не спится же всем в эту ночь; Расмус Роулинг опять маяк чинит; забрал инструменты мои старинные, — Стефан прошел мимо него с трепетом, Тонин и вправду походил на тот маяк на косе, — вон, в окне видать, — но увидел сначала Света, тихо сидевшего на полу на подушечке и рисовавшего; нос в акварели, губы — он всегда совал кисточку в рот; он поднял голову, узнал отца в свете маленькой лампы, стилизованной под керосинку; «Свет, ты так напугал меня»; сел рядом, просто на пол; а Гилти подошла к окну и стала смотреть, грызя ногти; не всё так просто с её братом — люблю не люблю; сложность соответствовать; сложность бытия; Река и Расмус — грани существования; Тонин вернулся к своей модели — сорокапушечному фрегату с красными парусами; капроновые нити для такелажа.
— А «Титаник» не пробовали делать? — спросил Стефан с пола; заглянул краем глаза в альбом Света — корабль уходит от огромной волны, светящейся изнутри как факел; а на палубе стоит девушка в белом и простерла к волне руки с исходящими от пальцев лучами…
— «Титаник» — простая модель; три трубы, одна — декоративная; она тоже всё время просит «Титаник»; как фильм вышел, все просто на нём помешались. А я люблю паруса: скорости меньше, зато как изящно; это как ноги у женщин; видели, сейчас у всех ужасные щиколотки — из-за скорости, кроссовки, сапоги грубые; а раньше носили каблуки — и щиколотки были как китайский фарфор, тонкая работа…
