— Для этого нужно уехать, да?
Янус опускал голову. Он знал, что Дагни безумно нравится стеклянный дом; дом из песка и тумана; но он его ненавидел; а Трэвис стоял за стеклом и слушал. Лицо его напоминало первый снег, выпавший ночью, — никаких следов…
— Где Трэвис? — спросил Янус Маркуса; они просидели с Дагни у тарелок полчаса, а Трэвис так и не явился ужинать. Янус заглянул в комнату Трэвиса, полную розовых вещей; постель была смята, как будто на ней лежали, задрав к небу ноги и читая безмятежно любимую книжку; но Трэвис не умеет читать.
— На море, наверное, гуляет по пляжу, — Маркус смотрел в сторону; на тень Януса.
— Поздно уже, — Дагни посмотрела на часы; серебряный браслет, серебристое платье, белая рука на косяке двери, хмурится; мамаша…
— Трэвис всегда знает, какая будет погода, он с морем запанибрата — чего ему бояться, — Маркусу даже нравится предчувствие ссоры.
— Запани… как вы сказали? — и Дагни смеется, будто жемчужное ожерелье рассыпают; предчувствие уходит, и тут возникает будто ниоткуда Трэвис, молча, — он всегда молчит, но его молчание чувствуется; лучше, чем слова умеющих хорошо говорить; волосы у него мокрые и блестят от соли; пальто тоже мокрое, будто он стоял в море по колено и о чем-то просил. Все начинают суетиться, хлопотать, сдирать с мальчика одежду, тащат сухую; Янус надевает сыну белые шерстяные носки, Дагни держит толстую керамическую чашку с раскаленным чаем; лимон, мед, малина — всё; Маркус гладит пижаму. Потом Трэвис сидит у телевизора и смотрит мультики…
— Я не могу, — говорит ночью взрослый мужчина с синими глазами; девушка тоже не спит; слушает его дыхание; а он — её; будто прячутся; потом Янус садится на постели и включает ночник — цвета желтого чая, бахрома золотая.
— Я не могу, — повторяет Янус, — какой в этом смысл? Он всё равно не разговаривает с нами; ни с кем не разговаривает. Только смотрит иногда на тебя, словно видит; но этого мало… А я хочу неба, синего неба, Дагни, милая, пойми, прости; я не могу жить здесь; я построил этот дом не для себя, а для него — брошенного сына; он молчит всегда и смотрит на море; врачи сказали: «слабоумный»; да какой же он слабоумный? в шахматы играет, одевается сам, ест — тоже; я думаю, он просто злодей; просто скрывает что-то, что нам не дано; может, он подменный — эльф там или инопланетянин; однажды за ним прилетят и унесут; может, тогда он скажет что-нибудь, прокричит, пойдет бриллиантовый снег… Не смейся надо мной; я боюсь своего сына. Я рассказал тебе, что у меня есть такой сын; что он живет на краю земли в этом странном доме; ему нравится море; он родился над ним, в самолете; и в роддоме над кроваткой висела картинка — копия Айвазовского; тоже ночь — как та, что ты любишь вспоминать; полная белого бархата и серебра; и он не плакал — всё время смотрел на неё, и глаза его были полны мрака; когда он спит, я наклоняюсь над ним и пытаюсь угадать — что в нём? о чём его лицо?..
Он молчал и сидел растерянно, замотавшись в одеяло, будто заболел; Дагни закрыла глаза, сжала зубы, потом повернулась и улыбнулась, и обняла; ей было так жаль его; какой он одинокий в своем мире, не пускает её; что там? Гостиничный номер с белым роялем…
— Я хочу написать эту музыку, — наконец говорит он сокровенное желание; будто она не знала; и девушка-возлюб-ленная обнимает и говорит: «всё будет хорошо; мы уедем, хочешь? конечно, уедем»; прижимает голову к груди; и так они сидят ночь при свете желтого ночника: он — слушая себя, она — его…
«Какая странная она, эта музыка, ни на что не похожа; будто твои волны; будто сотни страдающих душ», — говорит назавтра утром морю Янус; старый композитор; «отличная, — отвечает море, — что тебе еще нужно? только убирайся побыстрее отсюда»…
Янус в городе, покупает билеты; до большого города на другом конце земли, где сейчас весна; и всюду тысячи сладко пахнущих роз; и даже варенье из лепестков на рынке можно купить. У Кармен там родственники, она просит передать письмо. Дагни складывает платья; обычные в чемодан; нарядные на постель: серебряное, из парчи, легкой, хрупкой, как паутина в росе, вырез на спине; шелковое, синее, яркое, такой абсолютный цвет, будто смотришь на мир сквозь цветное стеклышко — от синей бутылки желаний Брэдбери, к нему сапфировый набор — свадебный подарок Януса — серьги и колье; черное платье с отделкой из куницы — вокруг открытых плеч; красное-красное, как сердце, огонь и рубин, двойное — снизу блестящее плотное, сверху шифон; золотистое, словно желтая роза, со шлейфом и специальным для шуршания приспособлением внутри складок: «называется фру-фру», — хохочет Дагни; и самое красивое — из белого бархата; рядом стоит Кармен.
— Вот это… — говорит Кармен, указывая на белое.
— Кармен, я еще не спросила. Какое самое красивое?
— Вот это, — повторяет Кармен.
— А я думала, вы страстная женщина, думала, вам понравится красное.
— Самое красивое то, что напоминает самое красивое.
— Да вы и вправду цыганка, славная цыганка, — говорит медленно Дагни и складывает платью длинные рукава крестом на груди — не хочу с вами разговаривать, говорит платье. — Иногда мне кажется, что я в нём — Жанна д’Арк, — но это глупости; она носила доспехи… а не платья… первая суфражистка…
— Вы грустите, — понимает Кармен, — вам уезжать не хочется?
— Не хочется, Кармен.
— Странная вы девушка, госпожа Дагни.
— Почему, Кармен? Мечтаю стать Жанной д’Арк? Умереть за право носить штаны… или доспехи…
— Это странное место; здесь мало кому нравится.
— Почему? Дом словно из сказки; и такой вид на море…
— Море здесь недоброе. Не для любви.
Дагни перебирает складки платья; словно ищет ниточки; кусает губы; хватит ныть, хватит, грустить, хандрить, меланхолить; озаряется.
— Кармен, я придумала. Мы грустим; потому надо совершить необычайное — искупаться в холодной воде, прыгнуть с крыши; покончить с этим; мы с вами приготовим прощальный ужин. Вспомните всё, что знаете самое острое и сладкое; а еще — есть в этом доме свечи? Витые такие, желтые или розовые; не лампы, Кармен, — свечи, ароматические? О, Кармен, пусть этот вечер будет сама нежность; пусть будет что-то лучше моря…
Когда Янус приехал домой — поздно вечером, на большой черной машине, — оставил её внизу, на берегу; всё равно к Черной скале никто не ходил; говорили, что там живет сумасшедший или того хуже — его призрак; радио всю дорогу бормотало о плохой погоде: «сидите дома, будет шторм»; ветер рванул плащ, будто сам мерз; «отдай, отдай» — ледяными пальцами; и в лицо пахнуло сыростью, такой глубокой, будто где-то рядом была Мариинская впадина, шла ко дну Атлантида; Янус вытер лицо носовым платком от соленых капель. Но окатило снова, и понял, что бесполезно; зима; набрал из багажника пакетов с покупками — всякие мелочи, нужные женщинам, изящным во вкусе и тонким в талии; и цветы — хорошо, что завернул в целлофан. Потом начались ступеньки; слизистые; просто лестница в Мордор; потом он поднял глаза и увидел, что в доме темно, словно никто его не ждет. И стало Янусу страшно-престрашно; он вглядывался наверх, на дом из стекла, хотя смотреть надо было под ноги — там только что миноги за ноги не кусали; и увидел наконец, сердце чуть не лопнуло от радости, что свет есть — слабый-слабый, мерцающий, словно не в дом, где люди живут с душой и красивыми вещами; а море светится изнутри от разноцветных рыб и существ…
