Он поднялся и принялся размахивать огрызком сигары.
– Жди меня, Забайкалье! Я еще вернусь! Из пепла своего предприятия я восстану обновленным! Полковник Керни бросает вызов ледяным полям, медведям, падающим звездам… Он вернется и приведет с собой стадо огромных слонов, кровожадных тигров и целую армию веселых клоунов! Да! Наш флаг еще будет реять над тундрой!
Полковник Керни, лучший импресарио на все времена! Полковник Керни приветствует Новый век! Берегись, двадцатый век, я иду!
Снаружи, под небом цвета и фактуры армейского одеяла дикие звери, охотники, повивальные бабки, купцы, торговцы мехами и хищные птицы продолжали жить своей жизнью, знать не зная о брошенном им вызове. Услышь они Полковника, они бы ровным счетом ничего не поняли; а если бы поняли, просто рассмеялись бы ему в лицо. Самсон принес с поленницы охапку дров, впустив в дом насмешливую тишину ночи, но Полковник, чьи выцветшие глаза с каждым накатывавшим на него приступом возбуждения все больше вылезали из орбит, выгнал ночь вон.
– Молодой человек, познакомьтесь с моей свинкой.
Всякий раз, глядя на Беглеца, Сивилла вспоминала о яблочном соусе, и попыталась было отвернуться, но, получив от Полковника увесистую затрещину, смирилась и позволила Беглецу потрясти ей копытце.
– Сивилла, мистическая свинья, мой партнер в Игрищах. Да, сэр, мы с Сивиллой – давние приятели. Много лет назад, очень давно, на ферме моего старика в Лексингтоне, штат Кентукки, – ты слышал когда-нибудь о штате Кентукки? Это рай земной, мой мальчик, да, рай… на ферме у моего старика, я тогда был еще совсем мальчишкой, от горшка два вершка… и вот тогда-то я впервые и познакомился – присутствующие не в счет – с благороднейшей леди, которая питалась помоями…
Беглец был сражен полковничьим красноречием наповал. Никогда в жизни он не встречал такого человека. Полковник с виду мало напоминал мифических сирен, однако своим сладкоголосием ничуть им не уступал. К тому времени как уха была сварена и съедена, Беглец согласился проводить Полковника до железнодорожной станции в Р. и дальше («Если нужно, я поскачу на своей свинье!») на любом транспортном средстве туда, где жуткая судьба, постигшая Цирк полковника Керни, сумеет поднять на ноги прессу и позволит получить денежный кредит, чтобы начать все сначала.
Изумительная непоколебимость маленького толстого Полковника! Он был похож на ваньку-встаньку, которого, как ни толкай, свалить невозможно. С каким миссионерским пылом противостоял он сбитой с толку добродетели Беглеца! Беглец, который верил в чистоту, непорочность и врожденную добродетель человека, не в силах был защититься от Полковника, потому что Полковник верил в то же самое, хотя и имел на все свой собственный взгляд.
– И эта маленькая леди, ее прабабка – основоположница длинной родословной патриотических свиней – встала на задние ноги и преподала мне урок, которого я никогда бы не получил в школе. Урок этот, милый мой, заключался в следующем: «Никогда не давай молокососам равного шанса!»
– Ха-ха-ха! – засмеялся Полковник, немедленно приняв Беглеца за молокососа. Его маленькие глазки блуждали по стенам их аскетической хижины, которую геометрия музыки быстро превратила в высокий белоснежный дворец метафизической мысли. Этот вид ему не нравился. Он знал, что Моцарт умер в нищете на соломенной подстилке.
– Надуть их всех! – доверительно сообщил он Беглецу, жизнь которого до сих пор была посвящена делу совершенствования человечества, хотело оно того или нет. Прошло некоторое время, пока Беглец соображал, что значит слово «надутьихвсех», и проклинал свое скверное знание английского языка, не позволявшее ему понять смысл речей Полковника, который, конечно же, имел в виду что-то другое! Взглянув на цветущего ясноглазого Беглеца, Полковник прыснул от смеха и подумал, что если этот мальчик докажет свою полезность в воплощении грандиозного проекта Игрищ, то в Америке он даст ему имя Бамбузлем».
[107]
Он спросил Сивиллу, в каком качестве беглеца можно принять на работу, когда они доберутся до Цивилизации. Она наклонила голову и задумалась. Оракул выдал следующее:
– У-П-Р-А-В-Л-Я-Ю-Щ-И-Й.
Ибо лучший сейф с деньгами получается из непорочного сердца. Беглец размышлял о перспективе новой жизни в Новом Свете. Она невероятно его воодушевила. Он начал уже было собираться в путь, но тут выяснилось, что Миньона и Принцесса не желают никуда двигаться. Ни на дюйм! На попытки Полковника убедить их вернуться вместе с ним к ярким огням цирковой рампы они только отрицательно качали головами. Маэстро, едва ли не рыдающий от радости по поводу столь неожиданно свершившегося основания Забайкальской консерватории, с надеждой на которую он давно расстался, прижимал к груди своих уникальных учениц. Вокруг по безграничным просторам бродили их дикие слушатели, для которых эти две женщины должны созидать неслыханную доселе музыку, даже если это была музыка не сфер, а крови, плоти, мускулов, сердца.
Они родились для того, чтобы созидать такую музыку, заявила Миньона. Они прибыли сюда вместе, как женщины, как любовницы, исключительно для того, чтобы созидать музыку, которая будет покорной и необузданной, музыку, которая запечатлеет собой договор о мире и спокойствии между представителями рода человеческого и их дикими братьями и сестрами, не отнимая у них свободы.
Миньона произнесла свою речь с таким чувством и уверенностью, что все были тронуты.
«Неужели это то самое оборванное дитя, что пришло ко мне за подаянием несколько недель назад? – думала Феверс. – Любовь, истинная любовь совершенно ее преобразила». Феверс подумала о том, что присутствие любимой сделало Миньону такой красивой, и на глазах у нее выступили слезы, потому что сама она с каждым днем становилась все уродливее.
Полковник колебался, что-то мямлил, но не настаивал. Их номер входил в число тех, за которые нельзя было получить крупные барыши. Он мог бы назвать его «метанием бисера перед свиньями», если бы Сивилла не внушала ему такого благоговейного уважения.
А что же Силач? Вспомнив его удивительные трюки, Полковник пытался соблазнить его славой и деньгами, намекая на то, что самое большее, на что он может рассчитывать с этими женщинами, это платоническая дружба. Перед тем как заговорить, Самсон откашлялся и немного постоял, смущенно переминаясь с ноги на ногу.
– Всю свою жизнь я был сильным и глупым… а вообще-то – трусом, скрывающим свою душевную слабость за могучей телесной оболочкой. Я оскорблял женщин, говорил о них гадости, считая себя выше прекрасной половины по причине своих мускулов, хотя на самом деле был слишком слабым для того, чтобы вынести тяжкое бремя женской любви. Я не настолько тщеславен, чтобы думать, будто бы когда-то Миньона или Принцесса полюбят меня как мужчину; возможно, они станут ухаживать за мной, как за братом. Эта надежда изгоняет страх из моего сердца, я буду учиться жить среди тигров. Чем усерднее я служу, тем сильнее становится мой дух.
