Бал был устроен в школьном спортзале, и встречала нас огромная статуя распростершего руки Иисуса. Когда мы входили, казалось, все смотрят на нас. Мы с Майклом друг на друга не глядели.
В помещении было жарко, от запаха множества человеческих тел кружилась голова. Было такое ощущение, что все ароматы, которые мы с Кэтлин перенюхали в аптеке — шампуни, дезодоранты, одеколоны, мыло, — витают в полумраке зала. Я дышала поверхностно, боясь потерять сознание, если вдохну поглубже.
Майкл протолкался со мной к ряду складных стульев у стены.
— Жди здесь, — сказал он. — Я принесу нам перекусить.
Музыка грохотала из огромных черных динамиков, установленных по углам зала. Звук был настолько искажен, что я не могла различить ни слов, ни мелодии. Кэтлин с Райаном уже кружились на танцполе. Платье Кэтлин ловило все переменчивые разноцветные блики от вращающегося на потолке колеса со светомузыкой. Казалось, ткань то пылает, то струится синей волной, то снова вспыхивает желтыми и красными языками пламени.
Майкл вернулся с двумя бумажными тарелками и протянул их мне.
— Я за напитками, — сказал он, повысив голос, чтобы я услышала его поверх музыки. И снова ушел.
Я поставила тарелки на стул рядом и принялась осматриваться. Все в помещении — даже учителя и сопровождающие — были в костюмах. Их наряды варьировались от ужасных (циклопы, демоны, мумии, зомби и всякие другие чудики, демонстрирующие глубокие раны, отсеченные конечности и прочие увечья) до возвышенных (феи, принцессы, богини всех мастей, закутанные в полупрозрачную мерцающую ткань). На меня уставились два мальчика с лицами, разрисованными шрамами и кровоподтеками.
Все вместе выглядели ужасно воодушевленными и наивными. Я снова порадовалась, что мы с Майклом не надели масок.
Когда он наконец вернулся, я уже достаточно освоилась, чтобы откусить кусочек принесенной им пиццы. Это оказалось ошибкой.
Еда у меня во рту имела странный, горьковато-сладкий вкус, не похожий ни на что из того, что я пробовала раньше. Я проглотила ее как можно быстрее и тут же почувствовала приступ тошноты. Лицо у меня запылало. Я выронила тарелку и метнулась к дверям, даже ухитрилась добежать до края парковки прежде, чем упала на колени и меня вырвало.
Когда спазмы в животе прекратились, я услышала чей-то смех, злобный смех, неподалеку. Спустя несколько секунд раздались голоса.
— Что это было? — спросила Кэтлин.
— Пицца. Просто пицца, — ответил Майкл.
— На пиццу же кладут колбасу, — сказала Кэтлин. — Как ты не додумался!
Она опустилась на колени рядом со мной и протянула мне салфетки, которыми я вытерла лицо и рот.
Потом мы с Майклом сидели на холодной траве, и он жалел, что так получилось.
Я покачала головой.
— В обычных условиях я бы заметила колбасу. Но было темно, и все эти запахи сбили меня с толку.
Майкл вовсе не казался «застреманным», как выразилась бы Кэтлин, моей тошнотой.
— Это я должна перед тобой извиняться, — сказала я.
Он неловко положил руку мне на плечо, потом убрал.
— Ари, тебе не надо извиняться передо мной, — сказал он. — Ни в чем.
А позже в ту ночь, когда я немного поплакала в подушку над разочарованиями этого вечера, слова Майкла вспомнились мне и принесли неожиданное утешение. Но мне так хотелось, чтобы у меня был кто-то, кому бы я могла рассказать об этом вечере. Хотелось, чтобы у меня была мама.
— Ты сказал, По один из нас.
На следующий день мы, как обычно, сидели в библиотеке. Папа был в темном костюме, от которого его глаза казались ультрамариново-синими. У меня слегка кружилась голова, но в целом я чувствовала себя хорошо. О бале мы не говорили.
Отец открыл сборник стихов Томаса Элиота.
— Мы решили вернуться к поэзии По? Означает ли это, что ты к нему прониклась?
Я открыла рот, чтобы ответить, и закрыла, не сказав ни слова. Сегодня у него этот номер не пройдет!
— «Один из нас», ты сказал. Ты имел в виду, что он тоже был осиротевшим ребенком? Или в смысле, что он был вампиром?
Ну вот, я это и сказала. На мгновение слово, казалось, повисло в воздухе между нами — я видела буквы, покачивающиеся и вертящиеся, словно малиновые пылинки.
Отец откинул голову и смерил меня долгим взглядом. Зрачки его расширились.
— Ну, Ари, — голос его звучал сухо, — ты уже знаешь ответ.
— Я знаю ответ? — Я чувствовала себя марионеткой, которую дергают за ниточки.
— У тебя острый ум, — сказал он, не давая мне времени насладиться триумфом. — Но, похоже, ему комфортнее в очевидных вещах, нежели в глубинных. — Он сплел пальцы. — Читаем мы По, или Плутарха, или Платона, мы находим смысл не на поверхности, но в глубине работы. Задача знания — пронизать земной опыт, а не барахтаться в нем. И поэтому, когда ты задаешь мне простые вопросы, ты ограничиваешь себя самыми простыми ответами — теми, которые уже знаешь сама.
Я помотала головой:
— Не понимаю.
Он кивнул:
— Понимаешь.
Кто-то забарабанил в дверь библиотеки. Затем она открылась и внутрь просунулось уродливое лицо Рут. Взглядом она дала мне понять, что мне здесь делать больше нечего.
— Вас зовут, — обратилась она к отцу.
И тут я сделала нечто, чего делать не собиралась, чего даже представить себе не могла. Я подбежала к двери и с грохотом захлопнула ее.
Отец и не шевельнулся в своем кресле. Он даже не выказал удивления.
— Ари, имей терпение, — сказал он. — Когда время придет, ты все поймешь.
Затем он поднялся и покинул комнату, закрыв за собой дверь так аккуратно, что она не издала ни звука.
Я подошла к окну.
Курьерский фургон «Зеленого креста» стоял на подъездной дорожке с включенным двигателем. Я смотрела, как водитель выносит из подвала коробки и грузит их в фургон.
ГЛАВА 5
Возникало ли у вас когда-нибудь ощущение, что части нашего сознания воюют друг с другом?
Деннис объяснил мне насчет мозгового ствола — основного и самого маленького участка человеческого мозга, расположенного в основании черепа. Иногда его еще называют «ящеричный мозг» или «рептильный мозг», потому что он такой же, как у пресмыкающихся. Он отвечает за первичные функции организма — дыхание и сердцебиение — и основные эмоции, такие как любовь, ненависть, страх и похоть. Рептильный мозг реагирует инстинктивно, иррационально, чтобы обеспечить выживание организма.
Захлопнула дверь перед носом Рут? Это сработал мой рептильный мозг. Конечно, я могла с пеной у рта доказывать, что это было вызвано рациональной потребностью в знании — желанием, которое папа отмел как поверхностное.
