Ей очень хотелось поделиться своими открытиями с Баззом, но разыскивать его она не торопилась. Ее новая теория магических предчувствий уверяла ее, что, когда придет время, он появится сам. Она догадывалась, что грядет новый порядок вещей, при котором она сама будет активной силой, а не игрушкой ветров; уже не околдованная, она сама стала колдуньей.
Ли ничего не знал об истоках этой уверенности, столь же чуждой ему, как и ее былые страхи.
Она словно преисполнилась решимости обитать отныне лишь в самых нелепых местах, и безучастная мирская карьера привела ее трудиться в местный танцевальный зал — одно из множества типовых провинциальных заведений. На рабочем месте она надевала облегающее платье из розового, желтого и белого набивного хлопка с разрезом до бедра слева, а в волосы закалывала букетик розовых и желтых искусственных цветов. Управляющий на глазок подобрал ей платье из кипы одинаковых костюмов, сваленных в затхлом чулане, — ткань пахла древностью, и тепло ее тела разбудило застарелую вонь пота; такое платье никак не могло быть ее собственным, и когда она посмотрела на себя в зеркале раздевалки, то в самом деле увидела незнакомку. Когда ей было тринадцать, она целый год умудрялась не смотреться в зеркало, боясь увидеть там совершенно чужое лицо, но в этот раз если ее и охватил мимолетный ужас, то он скорее был воспоминанием о том старом кошмаре, нежели подозрением, что кошмар может вернуться; и она вздрогнула от возбуждения при виде этой незнакомки в вульгарном и причудливом наряде, которая робко, едва заметно улыбнулась ей, сама представ в таком ложном свете. Выглядела незнакомка не сказать чтобы совсем не очаровательно.
Аннабель откинула назад свои длинные волосы и попробовала изобразить ту улыбку, которую Ли дарил ей раньше в постели — пока сам не бросил улыбаться. Эффект получился обворожительный — казалось, улыбка передает все простодушие и изумительную теплоту ее сердца. Так Аннабель подделала и отобрала у него единственную его натуральную улыбку, а ему не оставила ни одного благожелательного выражения. Вооружившись этой восхитительной улыбкой, она вступила в танцзал и обнаружила там холодный и колдовской блеск света. Поскольку все вокруг было искусственным, она и ее первая, тщательно продуманная, хоть и пробная реконструкция себя для всеобщего обозрения сошли здесь за подлинную личность.
Все в этом танцзале было точно таким же, как в остальных заведениях этой сети: очередное синтетическое повторение в отсутствие прототипа, поэтому ничем своим, особенным тут и не пахло. Бар, в котором работала Аннабель, был оформлен таким образом, чтобы изображать пальмовую рощицу, простершую зеленые листья над сельскими деревянными столиками и низенькими табуретами. Стены были щедро забраны рыболовными сетями, а в их висячих складках запутались светящиеся яркими красками тропические рыбки, цветы и плоды. Свечки, расставленные в лиловых коньячных бокалах, призваны были не давать свет, а подчеркивать иллюзию роскошного полумрака. В волнах розовато-лилового тюля, скрывавшего потолок над танцплощадкой, вращался многогранный ведьмовской шар, в который упирался луч прожектора, так что по всей площадке постоянно бегали световые зайчики, будто сияющие бесплотные мыши, а потайные световые эффекты ни с того ни с сего заливали танцующие пары холодными синими вьюгами или омывали пурпуром.
Улыбаясь своей заемной улыбкой, как фальшивая Ева в искусственном саду, Аннабель разносила напитки и ополаскивала стаканы; по внешнему виду она выделялась из остальных девушек в желто-розовых платьях лишь ростом и явной худобой. Но разговаривала она по-прежнему редко, и как персонал, так и клиенты относились к ней несколько настороженно, ибо она совершенно не имела понятия, как вести себя естественно, если не считать того, что было естественно для нее самой. Работала она пять вечеров в неделю, с семи до одиннадцати в понедельник, вторник и среду и с семи до часу ночи по пятницам и субботам. При таком графике они с Ли почти не пересекались. Когда ее не было с ним, он за нее переживал, хоть и сам толком не знал почему, а когда она задерживалась допоздна, он приходил в танцзал, чтобы отвести ее домой. Тогда они срезали путь через парк. Если выходила луна, Аннабель судорожно хватала его за руку, но обычно тихо шла рядом, а он смотрел, как впереди по неровной дорожке бегут их тени, отражая несуществующую гармонию. В танцзале одним субботним вечером Ли ввязался в драку.
Как и в любой другой субботний вечер, Аннабель носила меж посетителей свою улыбку, будто полный тазик воды, и приходилось двигаться очень осторожно, чтобы не пролить ни капли. Ли объявился в клубе раньше, чем Аннабель ждала его, и она смутилась; даже спряталась за пластиковым деревом, чтобы посмотреть, каков он, когда сам по себе, ибо в последнее время она иногда задумывалась, существует ли он вообще, когда ее нет рядом и некому проецировать на него ее представление о нем. Его красота, уже, правда, несколько потрепанная, никогда не совпадала со средой, в которой он оказывался, поскольку теперь он по-прежнему и даже больше, чем когда-либо, напоминал симпатичного бандита с большой дороги, хотя по профессии был школьным учителем. Поэтому Аннабель вовсе не удивило, когда она заметила, насколько вырастает в танцзале его самообладание — чисто из самозащиты.
Уже потом, споласкивая в баре стаканы и пристально наблюдая за ним, она была абсолютно уверена, что он — также творение ее рук, и, когда он подошел к какой-то юной блондинке, Аннабель ощутила только жалость и слабый укол презрения: она же различала сквозь его одежду светящиеся контуры сердца и тлеющие буквы ее собственного имени и была уверена, что по своей воле он поступать не может. Мысленной ловкостью рук она сделала последовавшую драку неизбежной; ее околдовывали собственные силы — разложив отдельные события и изучив их, как гадальные карты, она предрекла, что Баззу пора возвращаться. Не исключено, что вскоре она сможет указывать ветру, когда и куда ему дуть.
Поскольку часов в доме не было, а завести свои Ли забыл, он положился на интуицию и пришел в клуб едва после полуночи: в его немой комнате неразмеченные минуты ползли слишком медленно. Швейцар уже хорошо знал его и пропустил; Ли уселся за вульгарный столик, и Аннабель принесла ему выпить; интерьер настолько напоминал о его собственном рабочем происхождении, что жена здесь казалась сущим анахронизмом. Она улыбалась, но он не признал плагиата, поскольку себя с такой улыбкой ни разу не видел; понял он одно: улыбка милая, необычная и какая-то тревожная, ибо казалась на Аннабель до того чужой, что после ее ухода запросто могла бы повиснуть в воздухе, словно улыбка Чеширского кота.
Ужасно усиленная музыка из крайне мощного проигрывателя и непрестанная чехарда раскрашенных огней состязались в воздухе так шумно, что, когда человек за ближайшим столиком чиркнул спичкой и какое-то время подержал ее на весу, прежде чем прикурить, маленькое, чистое и ровное пламя посреди неоновой толчеи оказалось поразительным, как аккорд тишины. Огонек высветил три лица — два мужских и одно девичье, как бы завьюженное ореолом соломенных волос. То была его ученица, Джоанна, и в данный момент она подвергалась сексуальным домогательствам — мелким, но неприятным. Как только спичка погасла, сосед справа сунул руку ей в вырез блузки и, выпендриваясь перед соседом слева, принялся тискать ее правую грудь. Девушка заерзала на стуле от смущения, а вовсе не от удовольствия, а сосед хихикнул, точно мяукнул, и стал нашаривать застежку блузки у нее на спине. Оба были просто мальчишками, хотя и постарше ее, и в обоих чувствовалась некая элегантность платья и манер; они явно сняли ее просто так, а потому и относиться к ней могли как заблагорассудится.
