Снегурочка
Середина зимы — необоримая, нетронутая. Граф и его жена отправляются на верховую прогулку: он на серой кобыле, а она, закутанная в блестящие меха черно-бурых лисиц, — на вороной; она одета в высокие черные лаковые сапоги с багровыми каблуками и шпорами. Свежий снег заметает тот, что выпал раньше; и теперь, когда снегопад прекратился, все вокруг белым-бело.
— Я хотел бы девушку белую, как снег, — сказал граф.
И они поехали дальше. Им встретилась яма в снегу — яма, наполненная кровью. Граф сказал:
— Я хотел бы девушку красную, как кровь.
И они Снова поехали дальше. И повстречали ворона, сидящего на голой ветке.
— Я хотел бы девушку черную, как перья этой птицы.
Едва он успел закончить свое описание, как на обочине дороги появилась девушка, у которой были белая кожа, красные губы и черные волосы, к тому же она стояла совершенно нагая; это был плод его желания, и графиня возненавидела ее. Граф поднял девушку и посадил перед собой на коня, а графиня думала об одном: как бы мне от нее избавиться?
Графиня уронила в снег перчатку и приказала девушке спуститься с коня и подать ей уроненное; она хотела пустить свою лошадь в галоп и оставить девушку здесь, но граф сказал:
— Я куплю тебе новые перчатки.
При этих словах меха соскочили с плеч графини и обвились вокруг обнаженной девушки. Тогда графиня кинула свою бриллиантовую брошь сквозь лед в замерзший пруд:
— Нырни и принеси мне ее, — сказала она; ей хотелось, чтобы девушка утонула.
Но граф сказал:
— Она же не рыба, чтобы плавать в такой холодной воде.
И тогда сапоги соскользнули с ног графини и наделись на ноги девушки. Теперь графиня оказалась нагой, как кость, а девушка — одетой в меха и сапоги; графу стало жаль свою жену. И вот они увидели розовый куст, который был весь в цвету.
— Сорви мне одну розу, — попросила графиня девушку.
— В этом я не могу тебе отказать, — сказал граф.
И вот девушка срывает розу и укалывает пальчик об острый шип; рана кровоточит; девушка вскрикивает и падает замертво.
Граф, рыдая, слез с коня, расстегнул штаны и всадил свой мужской член в мертвую девушку. Графиня осадила бьющую копытом вороную лошадь и пристально смотрела на него. Вскоре он кончил.
И тогда девушка начала таять. И скоро от нее совсем ничего не осталось, кроме перышка, оброненного какой-то птицей, кровавого пятна на снегу, похожего на след лисьей жертвы, и розы, сорванной с куста. А к графине вновь вернулись ее одежды. Длинной рукой она огладила меха. Граф поднял розу и с поклоном подал ее своей жене; но, едва коснувшись ее, графиня бросила розу:
— Она колется! — сказала она.
Хозяйка дома любви
Наконец призраки с того света стали настолько досаждать крестьянам, что они оставили свою деревню, и та перешла в безраздельное владение неуловимых и мстительных обитателей, которые проявляли свое присутствие, отбрасывая едва заметные косые тени, множество теней, даже в полдень, тени, не имеющие никакого видимого источника; их присутствие проявлялось порой звуком рыданий в какой-нибудь заброшенной спальне, где на стене висело треснувшее зеркало, в котором ничего не отражалось; и в ощущении тревоги, что охватывает путника, по неосторожности остановившегося на площади, чтобы попить из фонтана, в котором все еще есть вода, брызжущая из раструба, вставленного в пасть каменного льва. По заросшему саду пробегает кот; он скалится, шипит, выгибая дугой спину, и отпрыгивает на всех четырех упругих лапах от чего-то неосязаемого. Ныне все сторонятся деревни, стоящей у замка, в котором отчаянно хранит преступное наследие своих предков прекрасная сомнамбула.
Одетая в старинный венчальный наряд, прекрасная королева вампиров в полном одиночестве восседает в своем темном, огромном доме под присмотром безумных и ужасных предков, глядящих на нее с портретов, и каждый из них продлевает через нее свое мрачное посмертное существование; она раскладывает карты Таро, неустанно выстраивая созвездия возможностей, как будто случайное выпадение карт на красной плюшевой скатерти может разом вырвать ее из этой холодной комнаты с наглухо закрытыми ставнями и перенести в страну вечного лета, стереть вековую печаль той, которая воплощает в себе одновременно смерть и деву.
Голос ее полон далеких отзвуков, словно эхо в подземелье; ты попал туда, откуда нет возврата, ты попал туда, откуда нет возврата. И сама она словно подземелье, наполненное эхом, система повторений, замкнутый круг. «Может ли птица петь только одну песню или ее можно научить и другим?» Она проводит своим длинным, острым ногтем по прутьям клетки, в которой поет ее любимый жаворонок, и пальцы ее извлекают заунывный звук, похожий на звон струн сердца железной дамы. Волосы ее ниспадают, как слезы.
Большая часть замка отдана на откуп привидениям, но у нее самой есть собственные покои, состоящие из гостиной и спальни. Плотно закрытые ставни и тяжелые бархатные шторы не дают проникнуть ни малейшему лучику солнечного света. В комнате стоит круглый столик на одной ножке, покрытый красной плюшевой скатертью, на которой она неизменно раскладывает свои карты Таро; единственный скудный источник света в этой комнате — лампа с темно-зеленым, почти черным абажуром, стоящая на каминной полке, а на побуревших красных узорчатых обоях проступают унылые пятна от дождя, который сочится сквозь прохудившуюся крышу, то тут то там оставляя после себя потускневшие, зловещие следы вроде тех, что остаются на простынях мертвых любовников. Повсюду гниение и плесень. Незажженная люстра настолько отяжелела от пыли, что хрустальные подвески совершенно утратили свою форму, а старательные пауки обвили углы этой богато украшенной и прогнившей комнаты своими балдахинами, опутали фарфоровые вазы на каминной полке своими мягкими, серыми сетями. Но хозяйка всего этого запустения ничего не замечает.
Она сидит в кресле, обтянутом темно-бордовым, изъеденным молью бархатом, у приземистого круглого стола и раскладывает карты; иногда жаворонок вдруг запоет, но чаще всего он сидит, тоскливо нахохлившись, словно могильный холмик из грязноватых перьев. Порой графиня, бренча по прутьям решетки, заставляет его проснуться и спеть несколько музыкальных фраз: ей нравится слушать, как он поет о том, что не в силах покинуть свой плен.
Едва лишь заходит солнце, она встает и идет к столу, и, сидя за этим столом, она играет в свою терпеливую игру, пока в ней не проснется голод, ненасытный голод. Она так красива, что красота ее кажется неестественной; ее красота — аномалия, изъян, ибо ни в одной из ее черт нет и намека на трогательное несовершенство, которое примиряет нас с несовершенством нашего человеческого бытия. Ее красота — признак ее болезни, отсутствия в ней души.
Белые руки прекрасной обитательницы тьмы направляют руку судьбы. Ногти на ее руках длиннее, чем ногти древнекитайских мандаринов, и заточены остро, как кинжалы. Эти ногти и зубы — прекрасные, белые как сахар — видимые знаки ее судьбы, которую она мечтает обмануть, прибегая к магическим силам; ее когти и зубы отточены веками на людских телах, она последний отпрыск ядовитого древа, пустившего побеги из чресел Влада Цепеша, который пировал на трупах в лесах Трансильвании.
