Видимо, у нее не возникает проблем с сюжетом. Но это не объясняет того, что она постоянно торчит в кафе.
Примечание: Нужно проверить ее зубную щетку! И тюбик с пастой… И вообще — банные принадлежности. И баул с вещами. И… и карманы куртки. Вообще — все карманы. И заглянуть за декольте Пенелопы Крус с плаката в спальне ВПЗР. Вдруг их вражда — только видимость, а на самом деле — они сообщники. И Кико — сообщник. И старуха. И кошки. Они все сговорились, чтобы свести меня с ума. А дирижирует всем этим адским оркестром ВПЗР…
Стоп-стоп. Наверное, так и выглядит безумие: когда тебе в голову приходят самые нелепые мысли. Ничем между собой не связанные. А ведь я начала с относительно здравой: как здесь оказался медальон, о котором я и думать забыла. Памятуя, что руки у беспринципного и аморального фрика загребущие и к ним вечно что-то беззастенчиво прилипает.
Или это — не тот медальон?
Я веду себя, как лживая шизофреничка: под предлогом удостовериться в подлинности вещицы, оскверняю алтарь
Беглого взгляда достаточно, чтобы понять: это — тот самый медальон.
Все камни на месте, ни один не пропал. Осталось заглянуть внутрь: там ли — Маноло и Мария, переложенные светлым локоном воспоминаний?.. Я уже готова нажать на центральный рубин (как это сделала когда-то ВПЗР), когда слышу шорох за спиной.
Кико.
Но до того, как я успеваю понять, что это — именно Кико, медальон предательски выскакивает из рук и падает к его ногам. Обутым в сиреневые ботинки. «Ботинки — это важно», — отстранение думаю я, мой Кико был именно в сиреневых!.. Значит — это он: тот, кто привез меня сюда, заставил подняться на вершину маяка и познакомил с телескопом. Это — он, а не тот, другой, в других ботинках, и вряд ли стоит ждать, что из-за его спины появится моя дублерша — со свежими новостями от старухи Майтэ относительно обновления ассортимента в сувенирной лавке Анхеля-Эусебио.
— Ты меня напугал, — говорю я Кико.
Кико кивает: сначала задрав подбородок, а потом — опустив его вниз. Подбородок так и остается опущенным, приклеенным к груди, — теперь мы оба смотрим на лежащий на полу медальон.
Кто первый озаботится его судьбой, ну-ка!..
Первым не выдерживает Кико.
Он нагибается, сгребает вещицу в кулак. А потом делает то, что периодически проделывал все время нашего знакомства: медленно, очень медленно раскрывает руку. И я делаю то, что проделывала все время нашего знакомства: повторяю его жест. Без всяких понуканий, просто — мне нестерпимо хочется повторить его! И всё.
Кико издает губами что-то похожее на «пффф!» (первые звуки в его исполнении, если не считать велосипедного шепота, неизвестно кому принадлежащего) и осторожно кладет медальон мне на ладонь. Все это выглядит вполне невинно и даже галантно, что не мешает мне думать о том, каких жестов следует ждать от него еще. Не сейчас — когда-нибудь. Будут ли они такими же невинными и галантными? И захочется ли мне повторить их? И если захочется — к чему это приведет?
— Мне нужно взять его? — Я скашиваю глаза на медальон, а потом перевожу взгляд на Кико.
— Пффф…
— Может быть, ты знаешь, кто принес его сюда?
— Пффф…
— Это был ты?
— Пффф…
— Моя спутница? Та, рыжеволосая… Вы ездили сюда с ней?
— Пффф…
Толку от дурачка не добиться, ясно. А что, если…
— Пффф… — произношу я, старательно подражая Кико.
Нарисованные глаза на секунду исчезают за створками век, а лицо искажается гримасой, суть которой уловить довольно трудно: то ли сожаление, то ли раскаяние, то ли желание из последних сил сохранить чужую тайну.
Не исключено, что дрянную.
— Ну ладно. Что мы будем делать теперь?
Кико разворачивается и идет в сторону выхода. Мне ничего не остается, как присоединиться к нему, но, оказавшись на улице, я проявляю чуть больше самостоятельности. И устраиваюсь на велосипедной раме вместо багажника.
— Ничего, если я сяду здесь? — запоздало интересуюсь я у дурачка.
Вместо новоиспеченного подобия ответа («пффф…») Кико приподнимает пальцами лишь один уголок губы, правый: улыбка, но не совсем, недоулыбка. Кико недоволен, но не может отказать девушке?.. Кико только этого и ждал, но жалеет меня заранее?.. Кико торжествует, что я попалась в ловушку?.. Сигналы, которые посылает мне чертов идиот, никак не желают считываться.
А может, их и нет, этих сигналов?
Я все усложняю.
…Ехать на велосипедной раме тоже довольно сложно — во всяком случае, сложнее, чем на багажнике. Нетренированной задницей я ощущаю каждую кочку, и приходится крепко держаться за руль, чтобы не свалиться. В ожидании, когда Кико заговоритСабасу
когда Кико отгибает большой палец, под плоским и относительно чистым ногтем просматриваются крошечные обрывки ниток. Все — разных цветов, красные, желтые, черные. Чем дольше я смотрю на ноготь, тем больше странных особенностей нахожу. Это касается не самого ногтя — того, что под ним.
То, что под, — выплывает, как будто лодка из тумана.
Под обрывками ниток обнаруживаются песчинки, под песчинками — темно-зеленые волокна морской тины. Под тиной — сухие дафнии, сколько же всего может вместить пространство под коротко стриженным ногтем!.. Надо бы перестать вглядываться — вдруг там обнаружится что-то, еще более неприятное?.. А все из-за дафний.
Жалкие, мелкие паразиты, они меня напрягают!
Они заставляют вспомнить о брошенном в океанариуме теле Маноло. Мы поступили с ним не по-христиански. Мы даже не позаботились о том, чтобы накрыть его, хотя бы куском ткани. Хотя бы простыней. Ладно ВПЗР… Но я! Я всегда считала себя человеком тонким и сострадательным, ну да… да — когда дело касалось чьей-то жизни. Что делать с чьей-то смертью и как обустраивать ее, я не знаю. Наверное, первое, что нужно понять, — мертвые беззащитны. Так же беззащитны, как Maria de Los Milagros, которую я обнесла десять минут назад, даже не поморщившись. Но у Марии, при всей ее беззащитности, есть одно неоспоримое преимущество перед Маноло из океанариума — она гипсовая. Ее не коснется разложение и тлен, хотя бы и тысяча лет прошла. Простыня или кусок ткани, накинь мы их на Маноло, не уберегли бы его от разложения и тлена, но…
