Глава седьмая
Я распекал Колю Гусарцева не так чтоб гневно, но вполне серьезно и по делу. Он, штабист, должен был вовремя дать знать о небольшой колонне, ушедшей в Гудермес. У меня и в Гудермесе (да и по ходу туда) есть кому забросить горючку… И что значит — небольшая колонна! После ранения Хворя мы рады всякой. Я был бы рад блохе, научившейся прыгать по чеченским дорогам. Если б еще загрузить ее на скаку полудесятком бочек солярки… Хотя бы в Гудермес!
Коля помалкивал. Лучший вид защиты… Невелик чин, Коля Гусарцев не мог, разумеется, за всем и вся, что в штабе, поспеть. Почему, собственно, он должен вынюхивать и подслушивать в штабных коридорах! Стоять на ушах?.. За те жалкие тысчонки?!
На что в ответ у меня вырвалось: а Хворь? а почему Хворь помогал мне всегда и притом без всяких тысчонок, а?
Гусарцев встрепенулся. Упоминание Хворостинина — колкая вещь для многих офицеров. Коля вскрикнул:
— Что ты хочешь! У него же слава… Он жрет славу без отдыха!
И Коля повторил. Фыркнул. Мол, это же очевидно.
— У него слава… Зачем, Саша, ему деньги?
Я смолк. Поперхнулся на слове… Я, возможно, не сумел бы додуматься сам так нацеленно. Коля невольным вскриком вдруг осветил Хворостинина как вспышкой. Хворь потреблял свою собственную славу, это интересно!.. Как спичкой чиркнул Коля… На миг.
В монастырях, я читал, бывали знаменитые отшельники и голодари, питавшиеся только грибами. (Вполне белковая пища.) Жареными в осень, сушеными в другое время… И не были они голодными, ни даже полуголодными, поскольку их подпитывала их знаменитость. Их растрезвоненное имя. Это не было чем-то исключительным. Это была обычная жизнь в параллель. Монахи, всей братией, после поста вкушали мясцо и… изысканную рыбку. Отшельники не отставали. Отшельники ели грузди и… славу.
Мне так понятнее. Майор Жилин — человек со складов. И я все меньше верю, скажем, надутому полковнику З-ву, герою, звенящему орденами и в каждом разговоре строящему из себя целку. И я все больше верю Хворю (пусть даже малость хвастливому).
И каждый раз, когда я звоню в госпиталь, где Хворь, екает сердце. Или готовится екнуть. За Хворя мне больно.
Пулевое ранение. И задета почка… А вдруг осложнение — и на полгода ремонт?
— Как он?
— Пока никак, — врач сердит. — Что вы хотите!.. Послеоперационный период.
— Будет еще операция?
— Возможно.
И я так остро и с таким стыдом почувствовал вдруг, что мне мой простывающий без Хворя бизнес на чуток жальче, чем самого Хворя. Это правда. Бизнес, как ребенок. Хнычет и плачет. Жалуется… Хотя Хворя мне было жаль до вопля. Вот настоящий мужик, и пусть бы ему ущелья с чичами, и пусть бы медсестры… пусть жрет свою славу сколько влезет. Настоящий вояка… И настоящий друг. Бывают такие.
— Можно мне сказать ему два слова?
— Завтра… После утреннего обхода. Но только через мой телефон… Его телефон мы отобрали.
— Я знаю. Я пробовал звонить.
По подсчетам Хворя, валяться в госпитале ему оставалось около десяти дней… Скажем, две недели. Однако его лечащий врач возмутился. Энергично всплеснул рукой:
— Две недели?!. Он шутит.
Перехватив трубку, врач вышел в коридор, чтобы тем самым одернуть болтливого пациента… И заодно обстоятельно выговорить мне. Да, да, капитан Хворостинин из тех, кто горазд ускорять ход событий… Он замечательный офицер. Это всем известно. Герой… Но как почти все такие люди, он не чувствует время. Что поделать! Ему кажется, что время — это он сам… Время там, где капитан Хворостинин.
Для народа Хворь так и оставался капитаном. Пусть!
Хворь водил колонны практически без убытка. Еще и посмеивался. И хвастливо поплевывал… Он, как фигура, вызывал в моей памяти полустертые от времени фильмы о пиратах. Старье, которое по сто раз крутили в опустевших домах отдыха… На экране там хорошо было видно только главное — море. Море как сумасшедшее! Качало там и бросало туда-сюда смутно различимый парусник… жулье… сволочи… пираты… звон золота. И здесь же классный английский капитан, пьяница. Как Хворь, но только тушей сильно потолще. И тоже хвастливый. Это обязательно!
Как только Хворостинин вернется в строй, его сразу запрягут. Козлы!.. Не дадут и неделю отдыха… Герой же не отказывается. Герой не хочет в заслуженный отпуск! (Но это правда… И не мне упрекать начальников Хворя. Ведь точно так же запрягу его и я. Как только он впрыгнет в свой джип.) Именно с моей подачи и по моей настойчивости он стал носить камуфляж, когда ему дали майора. Перестал дразнить снайперов. (Может, еще и поэтому для большинства он остался в чине капитана.)
Я запрягал Хворя (а с ним мой бензин) в самые горные и в самые жгучие точки. И мне за проход, за сложность платили. А Хворю нет… Он ведь ел славу. Он ел славу и был просто капитан Хворостинин. А я просто деловой. Просто майор Жилин. (Складарь. Симпатяга-мужик…) Но мы отлично ладили, и каждый из нас знал, что у нас настоящая мужская дружба… Тезки… Саша и Саша! Много ли надо, чтобы на войне сдружиться. Достаточно случая… Война чувствительная штука.
Если птице взлетать, ей надо крыльями пошлепать воздух. И побить, взбить пыль… Без этого никак. Таким хлопаньем крыльев (на самом взлете его имени) многие офицеры считают нелады Хворя с его колоритным командиром. С непосредственным начальником полковником Саблиным. Так получилось. Так нам, офицерам, видится проще. Хворь вырос в легенду прямо на наших глазах. Из ничего… Из взбитой пыли.
Капитанишку Хворостинина полковник Саблин посылал в проводку колонн по тем особым маршрутам, откуда назад уже не возвращаются. А капитан возвращался. Полковник Саблин знал про колонны и про горные дороги всё, и дело стало принципиальным. (Но капитан все равно возвращался.) Некий, никому не запомнившийся из-за своей слишком длинной фамилии капитан… Так и хаживал он туда-сюда по убойным, простреливаемым справа-слева ущельям, где прохода нет, а он проходил… И главное — проводил в целости как минимум три четверти колонны. И с подобранными ранеными. И, конечно, с самим собой… И еще с толстой дорожной пылью на боевых машинах, какая скапливается в раздолбанных войной засадных ущельях. Пыль как пыль. После взбитой пыли только и оставалось сплюнуть… Скрежетнуть зубами, вычеркивая из наградных листов. Всех к награде. Кроме него. Кроме этого удачливого, заносчивого и хвастливого.
— Рожей не вышел, — полковник Саблин объяснял свою нелюбовь просто.
Ему казалось отвратительным строгое и одновременно улыбчивое, худое лицо Хворостинина. Отчасти даже породистое. (Породу, разумеется, заприметили не сразу. Только когда заносчивый капитан стал в славе.) Ну да, да, он опять провел колонну. Улыбчивый удачник… Так ведь рожей не вышел!
Сам полковник Саблин имел на шее прекрасную квадратную будку. Монументальная грудь. Места много… Настоящий орденоносец. И настоящий, кстати, вояка. Любил самолично, сам полезть под пули. И молодых рядом не терпел… И конечно же, его раздражало, что чичи уже заприметили регулярно ускользающие от них колонны. И сказали вслух имя — Хворь. Не вникая в смысл слова. Просто покороче… Хворь!.. Скользкий, как угорь.
