И тогда я ему с полушутливым вздохом — а вот, дорогой Василек, и команда. Получите, полковник…
Василек смеется. Но по-хорошему, согласно смеется.
Тогда я конкретно:
— За Сержень-Юртом… Перекресток предгорный помнишь? Там лесок на север. Негустой лесок.
— Знаю лесок. Паршивенький… Сухой Дол.
— Именно так… Чуть севернее, по оперативке там чичи. Василек… Слышишь?.. Но ты, конечно, их заранее! Прямо сейчас… Поторопись, а?. Пока чичи не расставились вдоль дороги. Пока не улеглись там и тут в засады.
— Ясно.
— Пока они кучей… Завтрак кончают. Звездани как следует.
— Звездану.
Отбой.
Зато теперь, когда слова вырвались, мне слова эти жаль по-настоящему — жадность набрасывается на меня вся и целиком. Свирепое чувство. И какая жаба душит!.. Я едва не в голос стону от растраты. От перерастраты! Постанываю… Я ведь в одну минуту потерял ресурс. Бизнесмен, мать твою.
Ну, да, да, да, не все измеряется в деньгах… Знаем… Но ведь ресурс. Ведь крылатый Василек мне должен ровно один раз… Случись теперь с бензином, с моей горючкой, кто поможет? Хоть криком кричи!.. Кто вылетит и кто мне отбомбит сраный северный лесок в долг?.. Никто. Еще и посмеются. Так и слышу гнусно-штабные импотентские голоски: мол, вылет надо сос-ты-ко-вать!..
И почему-то мне стыдно. Лупоглазых юнцов пожалел! Почему-то стыдно. Я вижу себя вполне отстраненно. Сорокалетний крепкий мужик майор Жилин, хозяин складов… Хозяин войны… А слабинка обнаружилась. Еще какая!
Но что сделано — сделано. Неплохое ж дело оберечь лупоглазых. (И заодно своих двух шизов.) Оберегают же фрукты от мороза.
«Сохранение солдат — тоже важный для войны ресурс», — вспоминаю я слышанную как-то в штабе дурацкую обмолвку.
Я помню давнюю осень в горной долине. В Грузии. Чудесная случается там, на югах, осень. Настоящее чудо!.. Я с женой, мы сняли на время отпуска маленькую комнату. А у хозяйки был сын — больной паренек Гиви. Молчаливый… Маленький… Подолгу ковырявший у себя в ухе. У него были красивые тонкие пальцы. Но однажды он нашел рукам другое занятие.
Мы с женой пили помаленьку вино. Сыр. Сациви… Скромное вечернее застолье. Мы болтали… Прохлада и звездная ночь.
А хозяйка нет-нет и оглядывалась на сына. Гиви вдруг встал из застолья. Он что-то невнятно говорил. Ласково так блеял… Засуетился… И ушел, почти побежал к их сараю — к мандаринам в ящиках. Он, оказывается, услышал сводку погоды.
Он трогал желтые плоды руками. Ой-ой!.. Вот этот мандарин обязательно ночью замерзнет! Он завернул его в обрывок газеты. И вот еще один!.. Жалко… Он осматривал плоды, прицокивая языком:
— Н-цы… Н-цы… Н-цы…
Оберегая, Гиви укрыл ящик с мандаринами еще и старыми одеялками. Еще и подтыкивал края одеял под плоды. А я наблюдал его хлопоты со стороны. Я как раз вышел вслед посмотреть, что его так взволновало.
Слабоумный паренек бережно трогал плоды руками. Едва касался… Еще и шептал что-то скороговоркой. Просьбу нашептывал… К небесам… Я слышал слова, невнятные, но, несомненно, в сторону неба. Сладкие строчки молитвы.
Василек, такой широкий, такой настоящий, такой весь с облаками, весь в обнимку с пьяноватым верховым ветром… Однако же, несомненно, он вел счет благим делам… Мол, помочь помогу. Но не задаром же охранный вылет!
Во всяком случае, я бы не удивился, если бы прямо сейчас с уже загрохотавших надо мной небес (быстро они!) последовал телефонный звонок спешащего повоевать Василька:
— Слышь, Саш… Тем самым должок я отработал. Верно?
Ага, вот они… летят… пошли, пошли мои дорогие!
И все слабее и слабее покусывала меня остаточная подловатая мыслишка — а не поспешил ли я потратить оплаченный вылет?
Ладно… Наплевать.
Летя-аат!.. Нацеленно идут вертолеты. Парой… Первый борт, конечно, ведет Василек… Я успеваю увидеть его двухсекундный крен. Подмигнул мне!..
Ага! Еще пара!.. Стало быть, я, возможно, уже и должник. (Если это сочтут отдельным вылетом.)
Вертолеты легко обходят Ханкалу. Нацеленные две пары. Показательно!.. В сторону гор. Зрелищно и быстро!.. Слежу… Уходят… Уже к горизонту.
Я еще сколько-то постоял… Можно больше не думать. Через часок мне позвонит Суфьян и расскажет, что делают вертолеты с не успевшим рассредоточиться противником. Можно не думать. Можно совсем не думать… Маленький Гиви укрыл мандарины.
Глава семнадцатая
Сидели каждый на своем топчане, и оба вскочили сразу, как положено… Вытянулись. Когда я вошел. (Когда они меня в пакгаузном полумраке разглядели.) Я велел им сесть.
Один справа, другой слева — я легко выбрал место для разговора. Я сел, опершись на край их рабочего стола с их бумагами. Сел прямо на стол, опершись задницей. Непринужденно… Задавая пацанам настрой. Запросто… Так, чтобы видеть обоих — и говорить им обоим сразу.
Но сначала увидел их заплеванные ботинки. Захарканные!.. И приказно крикнул:
— Вымыть обувь!
Они чуть не наперегонки помчались в сортир. А я их ждал.
С покореженной психикой что один, что другой. Не могли почиститься, мать их!.. С водой в пакгаузе перебоев нет. Сортир рядом. В чем же дело?!.
Трудно таких любить. Я таких насмотрелся. Неопрятность — правда их болезни. Контуженные не бывают белыми и пушистыми. В госпитале, помню, суровая нянька давала контузикам тычки, одному за другим. Тычки и оплеухи… Еще и чертыхалась: «Потолще сосиску взять — он понимает. А если соплю с носу подобрать — он больной!..».
Почистившимся, я разрешаю им сидеть.
— Пацаны… Внимание.
Я говорю спокойно:
— На склады грядет проверка. Проверка по горючке, вас она не касается… Однако на всяк случай — вам, рядовые, лучше бы сидеть тихо. Не высовываться.
Уточняю:
— Лучше в эти день-два не выходить в столовку. Я скажу, чтобы еду вам приносили.
Молчат.
— День-два, — повторяю я.
И ставлю как бы точку:
— День-два, и отправлю вас с колонной. Уже решено.
Слышатся бухающие по ступенькам знакомые шаги. Всегда кстати… К нам спустился Крамаренко.
— Я искал вас, т-рищ майор.
— Здесь я. Куда я денусь… Слушай, Крамаренко. День-два, если офицеры у нас будут высматривать и вынюхивать, пусть пацаны едят здесь. Прямо в пакгаузе. Чтоб меньше на виду.
Крамаренко кивнул — конечно!.. Он хорошо знал о моих контрах с Дубравкиным.
Алик опять за свое. Сильно заикаясь:
— А к-к-когда нас отправите в ч-часть, товарищ м-майор?
