— Скажи, Фрэнни, — спросила я, — ты все еще хочешь, чтоб я показала тебе ту тропинку в лесу?
Фрэнни сразу выпрямилась на диване. Глаза ее загорелись. Спасение пришло явно вовремя.
— О да!
Я взглянула на маму.
— Я давно хотела показать ей одну тропинку. А то еще пойдет гулять одна и заблудится.
— Что ж, хорошо, — пожала мама плечами. И принялась подбирать и складывать по номерам журналы «Мисс», которые не без задней мысли выложила ранее на столик, чтобы заинтересовать Фрэнни. — Ступайте. Только не уходите далеко. Сейчас рано темнеет. И накиньте на себя что-нибудь, а то от комаров житья нет! И возвращайтесь пораньше. Пенни, ты должна помочь Грете приготовить ужин.
Мы с Фрэнни шли по лугу, бабочки-монархи, расправив широченные крылья, качались на цветках подсолнечника. Фрэнни раскинула руки и стала жадно вдыхать напоенный ароматом трав и полевых цветов воздух.
— Спасибо, Пенни, что вытащила меня сюда! Твоя мама — замечательная женщина, но я не выношу нравоучений.
— Думаешь, я выношу?
С самого приезда Фрэнни почти ничего не ела, и глаза у нее опухли от постоянных слез. Но свежий воздух подействовал на нее самым волшебным образом. Бледные щеки разрумянились, и даже тонкие белые руки порозовели.
— Как же здесь замечательно! Тебе нравится, Пенни?
— Погоди, ты еще не видела пруд. Я тебе покажу.
— Здорово! Понимаю, странно слышать это от меня, но все же скажу: природа дает ответы на все вопросы.
— Ага, — сказала я. Фрэнни была первой из героинь, кто уделял мне внимание, и мне не хотелось разочаровать ее. — А на какие вопросы?
Она рассмеялась.
— Ах, Пенни! Ты сама не понимаешь, насколько права!
Мы бросились бежать по тропинке к лесу, где царила прохлада. Дубы смыкали над головами кроны, образуя зеленый навес, сквозь который просвечивало солнце. Фрэнни быстро выдохлась, мне пришлось замедлить бег.
— Сто лет из города не выезжала, — немного отдышавшись, заметила она. — Ты понятия не имеешь, насколько там все подавляет!
— Мои бабушка с дедушкой тоже живут в городе, — сказала я. — И ездить к ним я просто ненавижу.
— Почему?
— Да там у них сплошной выпендреж! Все белое! И диваны, и ковры. Там нельзя ни есть, ни пить, вообще шагу не ступишь. Бабушка так и носится вокруг меня с совком и веником, подбирает крошки.
— Да уж, это не жизнь, — протянула Фрэнни. Уселась на скамью, нежно погладила высокие стебли пастернака. — Я думаю, что это и есть вопросы. Как человек живет? Понимает ли, в чем смысл его жизни?
— Я думаю, ты должна быть счастлива.
— Но что делает человека действительно счастливым? Что есть счастье? Иметь шикарные апартаменты? Или коллекцию кашемировых свитеров и фланелевых рубашек? Блистать остроумием у стойки бара, где подают мартини? Или счастье — когда твоя школьная команда выигрывает важный матч? Неужели лишь это может сделать человека по-настоящему счастливым?
Сама я никогда не думала о том, счастлива ли. Вопросы, которые Фрэнни только что задала, мало о чем говорили мне в одиннадцать лет. В детстве счастье — это веселье, праздник. Вечеринки, беготня, игры, сладости. Но я чувствовала: у Фрэнни есть собственное, загадочное представление о счастье.
— А когда ты молишься… это делает тебя счастливой?
Она устроилась поудобнее, подобрала под себя ноги, зажала ладони между колен. Долго смотрела на деревья и выглядела задумчивой и скромной.
— Скорее умиротворенной. Я чувствую мир и покой. Это не счастье веселья. В такие минуты кажется, будто паришь над миром. — Она повернулась, взглянула на меня синими глазищами. — А что ты думаешь о молитве?
— Ну, мне кажется, это трудно. Трудно помнить о том, что ее надо все время повторять.
— Надо постараться. Трудно лишь поначалу. Потом привыкаешь, и это делается частью тебя.
— Все равно что научиться завязывать шнурки, да?
— Точно! Ты ведь делаешь это чисто автоматически, не думая. Вот и твоя связь с Богом станет автоматической.
Я тоже села на скамью, скрестила ноги.
— Мне кажется… я не верю в Бога.
— Ничего страшного, — заметила Фрэнни.
— И мне кажется неправильным молиться только для того, чтобы получить что-нибудь. Это все равно что милостыню просить. А как быть, если ничего не получишь? Что это значит? Что Бог тебя не любит?
— Знаешь, насчет Бога есть самые разные идеи. И не каждый верит в того Бога, в которого веришь ты. Думаю, ты тоже права. Существование такого Бога довольно просто опровергнуть. Если он не помогает тебе и не дает того, о чем ты просишь, тогда он или ненавидит тебя, или же его вовсе не существует.
— А раньше ты говорила, что Бог — это сила.
— Да. Я так думаю. Клянусь, я чувствую присутствие Бога в этом лесу, в деревьях и траве, гораздо сильнее и ярче, чем в церкви. Знаешь, Пенни, уже много месяцев мне не было так хорошо! Говорить с тобой, сидеть здесь… Что может быть лучше? Только подумай, как было бы здорово поселиться в лесу. Построить маленькую хижину, жить вдали от городов и людей.
— Можно ловить рыбу! Или выращивать овощи, — подхватила я.
— Для кого придуманы соблазны цивилизации? Лично мне нужна только моя книга, пара одеял да маленькая хижина. Только в таком месте можно молиться по-настоящему. Жить надо просто.
— Но зимой тут жутко холодно. Придется все время топить печку.
— Замечательно! Огонь в печи! — Фрэнни вскочила. — Идем! Давай подыщем подходящее местечко для хижины!
Весь день мы гуляли по лесу. Даже забрели в самую чащу, куда прежде я осмеливалась заходить лишь с Элби, и даже дальше. Здесь лес был по-настоящему диким. Таким он был везде, пока деревенские жители не отвоевали от него несколько акров. Они построили мостики «под старину» и поставили бетонные скамьи — отвратительные знаки цивилизации. Тут же лесом никто не занимался, не расчищал его, не контролировал популяцию оленей (за исключением браконьеров), никто не прокладывал туристические тропы. Дорожки заросли травой, и мы продирались сквозь заросли ежевики, то и дело обирая колючки с одежды и волос. Но вот за деревьями просветлело. Лес кончился, мы вышли на опушку. Впереди простиралась холмистая равнина, чуть поодаль поблескивали железнодорожные пути. Жаркое солнце на миг ослепило нас. Вдоль путей тянулась стена чертополоха высотой фута в четыре, не меньше. Яркие пурпурные пушистые головки соцветий покачивались на ветру. На толстых стеблях высились огромные цветки подсолнечника. Даже стрекозы поражали размерами и потрясающей темно-синей переливчатой расцветкой. Щеки у Фрэнни горели, над верхней губой выступили две капельки пота. Влажные светлые пряди прилипли ко лбу.
— Я снова чувствую себя ребенком, — сказала она.
