Помечтав, я развернулась и вошла в темный лес. Прежде я никогда не оказывалась здесь так поздно. Уже почти стемнело. Я свернула на тропинку, ведущую к мостику, и вдруг услышала шелест листьев под чьими-то ногами. Цикады застрекотали еще громче, а потом вдруг разом смолкли, словно о чем-то предупреждали. Меня обуял страх: зверь или плохой человек бродит где-то поблизости, следит из темного леса за каждым моим шагом. Два желудя тяжело шлепнулись на землю. А потом сзади раздался стук копыт. Я резко свернула с тропинки и бросилась в самую глубину чащи, вспотев от ужаса и обещая самой себе, что теперь всегда буду слушаться маму. Я продиралась сквозь мокрые колючие кусты. Они опутывали меня, точно гигантская паутина с шипами. За дело тут же принялись комары, впивались с лету в оголенные участки кожи. Я обернулась, взглянула на тропу.
И увидела силуэт мужчины с развевающимися волосами. Он сидел на мчащейся галопом лошади. Из-под копыт разлетались куски коры, мелкие камушки. Одной рукой он держал поводья, в другой был зажат факел, отбрасывающий вокруг себя яркий оранжевый свет — совершенно неземной, как мне показалось. Я зажмурилась, вжалась всем телом в ствол дерева, молясь, чтоб он меня не заметил. И еще в голове вертелся вопрос: неужели мама предупреждала меня именно об этой опасности?
— Где она? — взревел всадник.
Лошадь встала как вкопанная, и он начал водить факелом, освещая деревья. Их стволы на мгновение превращались из черных в золотисто-оранжевые. Руки у меня дрожали, и я изо всех сил старалась не описаться от страха. Вот он приподнял факел повыше. Поднес почти к самому лицу, и я разглядела аккуратно подстриженные бачки, густую бороду и длинный острый нос. Внезапно мужчина повернул факел и направил его мне прямо в лицо. Я так и сжалась от ужаса.
— Где Дейрдре? — выкрикнул он.
И тут до меня дошло, что девица, с которой я цапалась, которую так ненавидела и мечтала, чтоб та поскорей убралась восвояси, — героиня. Эта скучная, как смерть, Дейрдре была одной из героинь, а мама об этом даже не догадывалась. Никогда прежде ни один мужчина не сходил со страниц книги, чтоб найти свою героиню. А эта дурочка Дейрдре так убивалась — рыдала всю дорогу, полностью поработила маму, — что, должно быть, сошла со страниц какого-нибудь пошлого романчика. Только дешевые книжонки скроены настолько скверно, что не могут удержать подобный тип на своих страницах. Все это промелькнуло у меня в голове за долю секунды, а тело продолжала сотрясать противная мелкая дрожь страха. Потому что, каким бы ни был сюжет и литературные возможности автора, мужик с факелом находился слишком близко и вполне мог поджечь дерево, за которым я пряталась.
Глава 2
Я — безотцовщина * Тайны «Усадьбы Прэри» * Я подвергаю сомнению судьбу героинь * Напряженные отношения матери и дочери
Где я росла и воспитывалась — вот, пожалуй, что надо знать обо мне. Это гораздо важнее, нежели понять, отчего меня раздражала Дейрдре или почему меня называли Пенни — именем, которое я презирала (потом, правда, полюбила). Узнав, где я росла, становится ясно, почему у меня всю жизнь складывались столь напряженные отношения с работой и мужчинами. Я жила в странном месте, в доме, полном магии, — в мамином имении Прэри Блафф, штат Иллинойс. То самое лето, когда мои отношения с мамой вконец испортились, было летом 1974 года — тогда действующий президент США впервые был вынужден уйти в отставку. Детство мое было очень счастливым. Я росла в большом красивом доме, окруженном многими акрами земли, требующей заботы и ухода. У меня были котята, сад и спальня с бледно-розовыми обоями. Еще я посещала театральный кружок колледжа Прэри. И, как любая девочка, очень любила свою маму и считала ее самой красивой и сильной на свете. В 1961 году, когда я родилась, маме было всего восемнадцать. Мне рассказывали, что папа, выдающийся футболист из студенческой команды «Линкольн-Парк Хай», в 1964 году погиб в автокатастрофе на скоростной трассе I-94. Он так ни разу меня и не увидел, а мама никогда не говорила ему, что ждет ребенка. Официально они не были женаты. Когда я спрашивала, где мой папа, мама отвечала: «На небесах». И я представляла себе волшебную картину: облака, арфы, счастье.
Я росла, и дом занимал меня все больше, гораздо больше, чем отец. Прадед построил его в середине 90-х годов девятнадцатого века. Он выращивал кукурузу и соевые бобы, держал цыплят и коров. В начале двадцатого века некий промышленник предложил ему за земли огромную сумму денег, и ухоженные прежде сады и поля превратились в луга. Нашей семье разрешили пожить в доме на птичьих правах. Для своих же домочадцев новый владелец построил большую разукрашенную летнюю резиденцию. Мой прадед решил использовать ферму как дачу и перевез семью с Юга в Чикаго, где занялся инвестициями в недвижимость, возводил многоквартирные жилые комплексы и дома всего на три квартиры на юго-западе Чикаго. Но со временем мы вновь переселились в родные места и стали жить в разукрашенной резиденции, поскольку к тому времени сооружение превратилось почти что в руины: промышленник умер, а его семья совсем не интересовалась домом. Вскоре прабабушка смогла восстановить его, и дом предстал в прежнем блеске и очаровании.
Еще ребенком моя мама, Анна-Мария, проводила летние каникулы в Прэри Блафф. Чтобы беременность ее не стала заметна окружающим, дед Энтуистл перевез ее в имение из Линкольн-Парка. Там она и родила, за год до начала масштабной черной миграции, когда белое население спешно покинуло окраинные районы Чикаго. Это привело деда к почти полному разорению. Дед с бабушкой давили на маму, требовали, чтоб она отдала меня на удочерение, и даже подобрали подходящую бездетную пару. Но мама крепко прижимала меня к груди и твердила, что никому и ни за что не отдаст свое дитя. Впервые она восстала против воли родителей, особенно матери, которая, как я узнала позже, даже пыталась подделать подпись дочери на документах об удочерении. За этим неблаговидным занятием ее застукал дед. И первым делом добился увольнения секретарши из родильного дома.
В конце концов он смирился с тем, что незаконнорожденная девочка будет воспитываться как его родная внучка, и позволил маме остаться в Прэри Блафф вместе со мной. Чикагский рынок недвижимости пришел в упадок, а без дополнительных доходов усадьбу было невозможно содержать. Тогда дед с бабушкой решили превратить ее в пансион. В вестибюле на первом этаже была установлена стойка с колокольчиком и журналом регистраций. Маме понравилась затея с пансионом, она даже придумала ему название «Усадьба Прэри», которое у меня ассоциировалось с сумасшедшим домом. В каком-то смысле пансион таковым и являлся. В нем перебывало немало вполне нормальных женщин, но, по непонятным мне причинам, «Усадьба» привлекала героинь, мечтавших найти покой и отдохновение от бурных житейских перипетий. На протяжении трех недель в саду в гамаке дремала мадам Бовари, которую бросил неверный Родольф. Пенелопа лениво поедала наш фирменный чечевичный суп в ожидании Одиссея. Дейзи Бьюкенен бесконечно долго принимала ванну после пробежек с Миртл Уилсон.
[1]
Мама была заядлой любительницей чтения. Уже в семь лет она наизусть знала «Таинственный сад»
[2]
и «Принцессу на горошине». Ей всегда было известно, чем заканчивались истории наших гостий, но она вела себя так, как будто не имела об этом ни малейшего понятия. В доме был чердак, где под замком хранились книги. Они были аккуратно расставлены в шкафах соснового дерева, тоже запиравшихся на замок. Маме не хотелось, чтобы Анна Каренина узнала о своей трагической кончине под поездом.
