— Ты же обещала ничего не говорить о…
Она захихикала.
— О господи! Я нечаянно!
Внезапно я подумала, что совершила большую ошибку, поведав Кристине о героинях. Это был большой семейный секрет, и, хотя я с удовольствием обсуждала его, въевшаяся в плоть и кровь осторожность заставила оглянуться, проверить, нет ли поблизости мамы. Вообще непонятно, с чего вдруг я столь охотно поделилась нашими тайнами с Кристиной. Ведь накануне мне стало неприятно, когда Джеки вдруг заговорила о Коноре. А после я потеряла всякую осторожность и выболтала все. И вовсе не таблетки заставили потерять контроль над собой, а моя неопытность. Я сама себя не узнавала. И просто не представляла, что теперь делать.
Умывшись и почистив зубы, я проследовала за Пегги через холл в комнату для групповых занятий. Это было помещение без окон, стены которого оживляли лишь яркие плакаты с изображением закатов и котят. Висела здесь и репродукция картины Норманна Рокуэлла — доктор, прикладывающий стетоскоп к груди маленькой девочки с куклой. Внизу красовалась надпись: «Нет на свете мудрости выше, чем доброта». Диплом в рамочке говорил о том, что Пегги буквально два месяца назад получила диплом бакалавра психологии в университете Лойолы.
Пегги уселась за стол на металлических ножках, жестом указала на стул, стоявший напротив. Над ее головой висел еще один шедевр изобразительного искусства: огромный плакат с парой бледно-розовых балетных туфелек и девизом: «Стоит только очень захотеть, и ты станешь ею». Такой же, только поменьше, имелся у меня дома, и я ощутила прилив раздражения. Что делает здесь картинка, которую мама подарила мне на день рождения? Сзади у стены выстроились полукругом складные стулья в ожидании групповых занятий.
— Та-а-ак, — пропела Пегги и открыла большую папку в твердом переплете. — Доктор Келлер утверждает, что ты не слишком разговорчива.
Я пожала плечами и принялась рассматривать предметы на столе. Кусок березового ствола в виде лодки, где лежали ручки и карандаши, коричневый степлер, календарь, исчерканный какими-то закорючками, свеча в форме совы, которую ни разу не зажигали.
— Можешь рассказать, почему ты оказалась в отделении?
— Нет.
Пегги взяла карандаш, перевернула, вдавила в пухлую щеку розовый ластик на его конце.
— У тебя есть причина не говорить об этом?
Я промолчала.
Пегги вдавила ластик еще глубже.
— Ладно, как хочешь. Пойдем дальше. — У нее был высокий голос, как у девчонки. — Ты уже познакомилась с девочками. С Кристиной, с Элис…
— Элис — это которая?
— Элис? — Пегги задумчиво уставилась в потолок, постучала кончиком карандаша по виску. — Она любит шахматы…
— Играет с воображаемым другом, — сказала я.
— Да, с воображаемыми друзьями…
Тут я спохватилась и снова замкнулась. Пегги тоже молчала. Чтобы не смотреть ей в глаза, я уставилась на плакат с радугой. Над радугой было написано яркими красками: «Мир исходит из сердца».
Пегги сощурилась и одарила меня сочувственным взглядом. Казалось, что она сейчас заплачет. Физиономия грустного клоуна! У нее было довольно красивое лицо — ровные зубы, голубые глаза, слегка вздернутый носик, — но все это тонуло в складках жира.
— Может, хочешь поговорить о воображаемых друзьях?
— Они у вас есть?
— Речь идет не обо мне, а о тебе, Пенни. Поэтому ты здесь и оказалась. И очень важно, чтобы ты сама поняла почему. Ответишь на этот вопрос — значит, сделаешь первый шаг к выздоровлению. К тому, — она усмехнулась и подняла большой палец, будто голосовала на дороге, — чтобы выпрыгнуть из «доджа»!
Годы хранения тайны привели к тому, что я стала считать: сказать правду означает совершить радикальное и освобождающее действие. Я боялась и одновременно жаждала высказаться. Хотя знала, что управляюсь с правдой не лучше, чем с автоматом Калашникова.
— Мама боится, что воображаемый парень нападет на меня.
— А, кельтский король…
— Конор. Конхобар МакНесса. — При одном лишь звуке его имени меня обдало теплом, точно нежной волной. Мне страшно нравилось это ощущение. Про себя я твердила: «Заткнись, дура, молчи!» — но почему-то не получалось. — Повелитель воинов Красной Ветви.
— А ты сама как считаешь, он может тебя обидеть?
— Нет. — Я понизила голос, заставляя тем самым Пегги придвинуться ко мне поближе.
Пегги так и сделала. Подалась всем телом вперед в кожано-металлическом кресле, заложила за ухо длинную прядь тусклых светлых волос.
— Я ему нужна, — сказала я.
— Нужна. — Она записала что-то в желтый блокнот. — Так ты считаешь, что между тобой и Конором существуют особые взаимоотношения? Ну, как между дочерью и отцом?..
— Нет, нечто большее.
— Как между парнем и девушкой?
— Стоит только очень захотеть, и ты ею станешь! — пропела я.
— Смешно! — Она улыбнулась и указала пальцем на плакат с балетными туфельками, что висел у нее за спиной. Затем снова подалась ко мне, навалившись грудью на стол. — Скажи, пожалуйста, а твой отец, случаем, не ирландец?
— Не знаю. Он тоже воображаемый герой.
— А что тебе известно о нем?
— Он умер, когда мама была еще совсем молодой. Он был футболист. — Говоря об отце, я позволила себе быть честной и откровенной до конца. — А бабушка хотела, чтоб мама отдала меня чужим людям на удочерение. Она считала, что мама не сможет воспитывать ребенка сама.
— Ну и как ты к этому относишься?
— Не знаю.
Все оставшееся время мы говорили о так называемой «реальности», перебрасываясь мнениями, как мячиком при игре в пинг-понг. В конце концов я замолчала и решила полностью сосредоточиться на телепатических призывах к Конору.
«Подумай обо мне сейчас же! Лови волну! Поймай и приди, я здесь!»
Пегги достала из ящика стола лист довольно плотной коричневой бумаги и маленькие ножницы с закругленными концами вроде тех, что используют в детском саду. Она велела мне вырезать такой же конус, как у других девочек. А потом вручила длиннющий список критериев хорошего поведения, призванный помочь мне получить как можно больше ложечек. Например, уметь слушать, быть ответственной, помогать другим, избегать конфликтов. В конце недели ложечки обменивались на привилегии.
— Тук-тук! — В дверях стояла Элис, скрестив ноги, и не сводила с нас глаз.
Пегги поднялась и подвела ее к стоящим у стены стульям, разрешив занять место посередине. Я уселась от нее как можно дальше, металлические перекладины неприятно холодили бедра. Кондиционеры здесь работали на полную мощность, видно, чтобы выморозить всех микробов. Комната постепенно заполнялась девочками, и Пегги познакомила меня с Марией (той самой, которая лапала оконное стекло) и с совсем юным созданием по имени Дженнифер, с которой я еще не встречалась. Ее лицо походило на череп — глаза обведены темными кругами, щеки запали. Затем явилась Джеки, непрерывно строя гримасы: то выпучивала глаза и смотрела удивленно, то щурилась и загадочно улыбалась. Складывалось впечатление, будто она стоит перед зеркалом и тренируется в изображении разных чувств. Вбежала Кристина — волосы распущены, блуза расстегнута, так что виден бюстгальтер. Обута в расшнурованные кеды, отчего язычки вывалились и хлопали по ногам. В довершение всего она умудрилась нацепить мини-юбку в мелкий цветочек. Я тут же уловила перемену в настроении новой подруги — разрушительная, деструктивная энергия выплеснулась на волю. Достаточно того, что она нарочно упомянула о Бланш и Офелии в присутствии Пегги.
