На пороге, освещаемая фонарем, стояла молодая женщина, промокшая до нитки. Длинная юбка липла к ногам, с волос капала вода прямо на нос. Грета отперла дверь и впустила девушку в дом. Это было вопреки правилам: бабушка Энтуистл строго-настрого запрещала ей впускать в дом посторонних. Но Грета насмотрелась на беженцев и солдат, прятавшихся в лесах Баварии, и не могла отказать человеку, столь отчаянно нуждавшемуся в помощи, даже под угрозой быть уволенной из дома Энтуистлов без выходного пособия.
Она бросилась к шкафу, где хранились пляжные полотенца, выстиранные и отглаженные к приезду хозяев. Поглощенная заботами, Грета даже забыла про грозу. Прежде чем завернуть девушку в полотенце, она заставила ее снять с себя всю мокрую одежду. (Грета никогда не проявляла ложного смущения при виде обнаженного тела.) Девушка стащила с себя платье и рубашку и задрожала от холода. Грета укутала ее большим махровым полотенцем и усадила в старое плетеное кресло. Насухо вытерла босые ноги, не переставая ворчать, что не пристало девицам разгуливать в такую холодную дождливую ночь. Молодая женщина плохо понимала, где находится, не могла также вразумительно объяснить, как нашла дорогу к «Усадьбе». Она говорила с акцентом, похожим на тот, с которым Грету учили английскому в Германии. Но выяснять, откуда она и как здесь оказалась, не было времени, гораздо важнее было спасти несчастную от простуды. Грета поспешила на второй этаж и стала наполнять ванну горячей водой. Дверь ванной комнаты выходила в мамину спальню.
Пока девушка лежала в горячей воде, Грета решила поискать в гардеробе мамы теплую ночную рубашку. Фигуры у незнакомки и моей мамы были похожи — обе тоненькие, длинноногие. Единственным отличием было то, что англичанка, даже трясясь от холода, держала спину прямо, а голову — высоко поднятой, а мама обычно не следила за осанкой. Грета никогда не понимала Анну-Марию Энтуистл. Однако от внимания ее не укрылось, что мама прячет от родственников свой ум и образованность, хотя просиживает целыми днями, уткнувшись в книгу. Грета считала, что Анна-Мария нарочно выполняет обязанности по дому спустя рукава. Грета перестилала мамину постель перед инспекционным визитом бабушки; аккуратно расправляла и складывала в специальный шкафчик скомканные полотенца; спасала печенье, которое мама каждый раз умудрялась испортить. Маму не интересовало домашнее хозяйство, она предпочитала гулять по лесу и гонять на велосипеде на пляж озера Мичиган, находившийся в полумиле от дома. Грета полностью разделяла бабушкин перфекционизм, но не терпела, когда кто-нибудь пытался принизить или недооценить Анну-Марию. Она понимала: пытаться ее перевоспитать означало понапрасну терять время. Гораздо проще и быстрее было сделать все самой, нежели нервничать, безуспешно пытаясь наставить свою любимицу на путь истинный.
Наконец в дальнем углу комода Грета нашла скомканную фланелевую ночную рубашку в цветочек, встряхнула и расправила ее, прикидывая, стоит ли затеваться с глажкой. Но тут за окном снова сверкнула молния, как бы говоря: приближаться к электрическим приборам в грозу небезопасно. К тому же ей не хотелось оставлять юную англичанку одну: бедняжка была явно не в себе. Грета еще раз энергично встряхнула рубашку, потом понюхала ее под мышками. Пахло «Тайдом». Мама спала только в отцовских футболках, великоватых ей по размеру, никогда не надевала викторианских ночных рубашек и халатов, которые исправно получала каждое Рождество в подарок от Санта-Клауса.
Грета постучала в дверь ванной, потом вошла.
— А вот вам и рубашечка, мисс, будет в чем переночевать.
Девушка лежала, глубоко погрузившись в воду, глаза ее были открыты, щеки раздуты, как у трупа. Масло для ванн придало воде мутно-голубоватый оттенок, отчего девушка казалась еще более бледной, а ее соски — еще более красными. Распущенные волосы развевались в воде и прилипали к стенкам ванны. Она походила на утопленницу. Грета хлопнула в ладоши, чтоб вывести девушку из транса, и велела ей немедленно вылезать.
В маминой спальне стояли две кровати с резными изголовьями красного дерева. Все кровати в доме — а их насчитывалось в общей сложности пятнадцать — еще с утра были застланы свежим бельем в ожидании прибытия семейства Энтуистл. Грета уложила девушку в «гостевую» кровать, напоила ее теплым молоком, накормила сэндвичами, но та, как ни странно, и не думала успокаиваться, а напротив, возбудилась еще больше. Она не переставая сокрушалась по поводу исчезновения какого-то Хитклифа и призывала наказать кого-то по имени Линтон. Сидела в постели и рвала на себе мокрые волосы. А еще твердила о вересковых пустошах, страсти и ненависти. Совершенно сбитая с толку всей этой болтовней, Грета положила пухлую руку на лоб девушки и силой заставила ее откинуться на подушки. Потом поставила ей градусник и удерживала, игнорируя преисполненный бешенства взгляд англичанки. Градусник показал сорок. Но ничего страшного. Нет такой болезни, которую бы не прогнали таблетки аспирина «Байер». Грету мало интересовала истерическая болтовня, она попросила, чтобы гостья назвала свое имя. Кэтрин.
— Вот, прими-ка лекарство, Кэтрин. — Грета протянула ей аспирин и стакан воды. — Давай разом. И водичкой запей.
Девушка проглотила таблетки, отхлебнула воды и закашлялась.
Надо сказать, что аспирин сыграл в судьбе героини хоть и незначительную, но положительную роль. В романах начала девятнадцатого века простуды и лихорадки были для авторов настоящей находкой. Болезни эти творили чудеса, вызывали безумие и мучительную долгую смерть. Они тянулись месяцами, предполагали визиты сельских докторов, драматические сцены с пиявками, трапезы, состоящие из овсянки на воде, всякие примочки и присыпки, а также ванны и обтирания. Они помогали оттенить и ярче выразить страдания от безнадежной любви, заботу о единственном ребенке, бессонные ночи слуг и верных служанок. Но старый добрый аспирин «Байер» (ночью Грета вставала несколько раз, чтоб дать больной лекарство) излечил Кэтрин Эрншо от лихорадки.
Глава 24
Кэтрин выздоровела, но по-прежнему тоскует * Грета узнает, что Кэтрин разрывается между двумя любовниками * Грету обвиняют в колдовстве * В дверь стучится герой * Появление юной героини — моей матери
Все следующее утро Кэтрин спала и спустилась вниз, одетая в ночную рубашку, лишь в половине второго, совершенно позабыв о том, кому обязана своим выздоровлением. Щеки разрумянились, волосы растрепаны. Она вошла на кухню. Грета приводила в порядок большой холодильник. Бабушка Энтуистл любила, когда все стояло на своих местах, блестело и сияло чистотой. Кувшины с молоком и лимонадом на верхней полке; красные фрукты и овощи в одном отделении, зеленые — в другом; сыры и отварное мясо для ланча аккуратно разложены по ящичкам; в дверце из специальных ячеек выглядывают яйца; алюминиевый поднос для льда доверху полон и ждет, когда дед Энтуистл потребует виски. Оставалось только выжать лимоны. И завершить еще одно дело, куда более сложное: выпроводить Кэтрин (хотя Грета пока не знала, куда именно) и прибраться в маминой спальне до трех часов. Именно в это время обычно прибывало в «Усадьбу» семейство Энтуистл.
Еще спозаранку Грета испекла хлеб и теперь отрезала Кэтрин толстый ломоть, щедро намазав его черничным джемом — остаток запасов прошлого лета. Списав отсутствие аппетита на болезнь, Грета откинула спутанные волосы девушки и пощупала лоб. Он был холодным и сухим.
