Время — единственная вещь, которая необходима для сигары. Ее нельзя курить в спешке, нельзя отвлекаться на мелочные раздумья и на все то, что лишает жизнь привлекательности. Желательно также отбросить мысли о налогах и о том, что до сих пор не удалось продать ни одного экземпляра книги Умберто Эко «Баудолино» (после встречи в аэропорту Габриель с остервенением закупает все, когда-либо изданное Эко, — на всех языках, включая экзотические польский, русский и словацкий); вместо Эко идиоты-покупатели требуют Дэна Брауна с его псевдонаучной дешевкой «Код да Винчи» — и страшно удивляются, что именно этого бестселлера нет в продаже. Так же, как нет в продаже еще одной фантастически успешной коммерческой поделки — «Богиня на кухне», имя авторессы постоянно вылетает у Габриеля из головы.
Что еще, кроме времени, необходимо для сигары?
Симпатичный пейзаж перед глазами.
Тане в этом отношении повезло больше — так кажется Габриелю. Гавана в его представлении — большая сцена, в каждом уголке которой разыгрываются скетчи, все как один — с музыкальным сопровождением. Расстроенное пианино, барабаны, перкуссия, ритм- и бас-гитары, но в основном — духовые. Саксофоны, трубы, тромбоны, кларнеты (не забыть про контрабас!) — этими инструментами в совершенстве владеют престарелые хипстеры из «Буэна Виста Соушэл Клаб», они-то и создают реальность. Они придумали все эти улицы, разбитые автомобили, надписи на разноцветных стенах, кресла-качалки и цветочные горшки у дверей, вечно сушащееся белье, сетки над домами — к ним на нитках прикреплены тысячи вырезанных из бумаги птиц.
Ни один джаз-банд не останавливался напротив магазинчика Габриеля, чтобы сыграть «Afro Cubano Chant», лишь однажды прошел человек с аккордеоном, а еще один раз рабочие пронесли старинную фисгармонию и едва ее не уронили.
Ничего более существенного — в музыкальном и общечеловеческом плане — не произошло.
Здание напротив тоже не вызывает особых эмоций.
Помнится, лет восемь назад там была лавка, в которой торговали вещами, якобы изготовленными индейцами Северной Америки: головные уборы из перьев, деревянные тотемы с орлами — на них удобно вешать шляпы; амулеты разных размеров и конфигураций, неспособные уберечь хозяина даже от поноса и насморка; украшения, сумки, замшевая обувь, музыкальные записи для медитации и одежда из индийской конопли (рубахи, легкие куртки, штаны и исподнее). Габриель, всегда приветствующий новизну ощущений (если она не идет вразрез с законом и нормами безопасности) прикупил там рубашку с короткими рукавами и носил ее, не снимая, несколько недель кряду — никакого прихода не произошло, и отходняка тоже не было. Ничего не было, за исключением лошадиного запаха, идущего от подмышек. Габриель неосмотрительно бросил ее в стирку вместе с темными вещами — и рубашка напрочь потеряла товарный вид, а на покупку нового конопляного изделия он так и не сподвигнулся. А вскорости закрылась и сама лавка: то ли у владельцев не оказалось своей Фэл — ангела-хранителя, то ли они решили, что торговать гашишем гораздо выгоднее, чем одеждой из конопли — и переквалифицировались в наркодилеры.
Долгое время помещение пустовало, и лишь совсем недавно в нем затеплилась жизнь.
Большие окна, где когда-то были выставлены чучела медведя гризли и белоголового орлана, затянули серой мешковиной, вывеска LOS INDIOS DE NORTEAMÉRICA исчезла, зато появились строители, мешки с цементом и пара деревянных козел.
Перепланировка и ремонт были проведены в рекордные сроки, что — по мнению Габриеля — говорит о платежеспособности новых арендаторов и их умении договариваться с властями. Один из строителей — хорват по национальности — несколько раз наведывался к Габриелю на предмет курева, но так ничего и не купил («сигары — о-о, costar саrо!»
[34]
) От него Габриель и узнал подробности: на месте индейской лавчонки будет ресторан, его затеяли двое русских или две русские, он не знает, как сказать правильно.
«Две русские» должно означать две женщины.
Хорошо это или плохо (не то, что женщины, а то — что русские) — неизвестно.
Русские появились в Городе лет пятнадцать назад и с каждым годом их становится все больше. По отношению к русским Габриель сохраняет нейтралитет. Наверное, потому, что мало общается с людьми. Уж они бы рассказали ему, что русские оккупировали побережье — все побережье, от Фигераса до Малаги, что они скупают лакомые кусочки недвижимости, проворачивают неблаговидные и откровенно криминальные делишки, вступают в сговор с корыстолюбивыми чиновниками, организовывают подпольные бордели, и вообще — русскую мафию никто не отменял.
Так ли страшны русские — большой вопрос.
Время от времени они появляются в «Фиделе и Че», покупают путеводители, красочные фотоальбомы с видами Города, где почти отсутствует текст; сигариллы и сигары, в основном по одной, либо в шелковой бумаге, либо в целлофановой обертке. Но еще никто не приобрел Умберто Эко, и это огорчает Габриеля, ведь он слыхал, что русские (не— мафиозная их часть) — глубоко духовная нация. Русские всегда платят, ничего не крадут, самый плохой английский принадлежит им, самые смущенные улыбки — тоже им. Хотя, не исключено, что это не русские, а чехи или поляки. У русских особенные лица и совсем особенные глаза: в них застыло удивление и детское любопытство. Русские странно напряжены, они как будто сами не знают, что сделают в следующую минуту: благосклонно похлопают тебя по плечу или дадут в морду. Жаль, что Габриель никогда не обсуждал русских с Фэл (просто не представлялось случая) — тогда бы у него появился свой собственный ориентир.
Точка отсчета.
Но никогда не поздно все исправить, и потому Габриель начинает очередное послание тетке с вопроса: «Что ты думаешь о русских?»
Ответ Фэл глубоко потрясает Габриеля. Это даже не ответ, а мини-исследование, растянувшееся на десяток страниц. Знакомых русских у Фэл нет (и это странно, мой дорогой, ведь русские теперь везде — прямо как китайцы! они оккупировали бизнес и науку и подбираются к культуре), но у знакомых знакомых ее знакомых были контакты с русскими, и потому она может судить о них с высокой степенью объективности. Это удивительная нация, пишет Фэл, вернее, я назвала бы ее странной. Они — другие и очень отличаются от нас, как отличаются, к примеру, пингвины. Ты можешь наблюдать за пингвином, кормить его рыбой, изображая видимость общения, но понять его образ жизни и образ мыслей ты не сможешь никогда.
Габриель не имеет ничего против пингвинов, более того — пингвины ему нравятся. Помнится, в детстве он мечтал стать пингвином. А совсем недавно посмотрел фильм о пингвинах, кажется — французский. Фильм трудно назвать документальным, скорее — это поэтическая сага о любви, верности и вечной борьбе со стихией и смертью. В конце, когда жизнь все же восторжествовала, Габриель плакал, как ребенок, он не мог успокоиться несколько дней. Удивительно, что этот факт оказался неучтенным, когда он втирал Тане очки про то, что не особенно сопереживает счастливым финалам.
