— За мной? — Габриель удивлен.
— По ту сторону окна.
— Наблюдает за наблюдателем?
— Да.
— Это не вы? — Последние реплики Мики почему-то не нравятся Габриелю, и он всеми силами пытается перевести разговор в русло банального, ни к чему не обязывающего флирта.
— Нет, не я, — на удочку флирта Мику не поймаешь.
— Может быть, ваша сестра?
— Вряд ли.
Габриель предпочел бы, чтобы его беседа с русской протекала, как протекают все ознакомительные беседы с девушками: комплименты, улыбки, немудреные шутки, сравнение присутствующих с культовыми персонажами мировой литературы (Габриель), сравнение присутствующих с культовыми персонажами последних американских блокбастеров (девушки). Сразу после этого назначается свидание и девушка покидает «Фидель и Че» в предчувствии большой любви. А Габриель остается — в предчувствии очередного, не слишком продолжительного, романа.
Но в случае с Микой правила диктует Мика — совсем не Габриель: романа не будет. А если будет, то определение «не слишком продолжительный» к нему явно не подойдет. Тогда какое подойдет? поживем — увидим.
— Вы напряглись? —
Мика совсем рядом, она даже положила обе руки на край прилавка и заглядывает Габриелю в глаза: взгляд сочувствующий и насмешливый одновременно, как будто она знает обо всем, что Габриель хотел бы сохранить в тайне: что он — никакой не радиоастроном, что он не был ни в одной стране мира, что он никогда не кормил голубей и никогда не был счастлив в любви. Взгляд Мики неприятен Габриелю, зато сами глаза выше всяких похвал. Еще ни одни женские глаза не производили на Габриеля такое сильное впечатление, включая глаз-одиночку, принадлежащий Тане Салседо. Они большие, но дело вовсе не в их величине — мало ли на свете большеглазых девушек! Они светлые, но и светлые глаза — не редкость. Они функционируют по принципу воронки, втягивая в себя все окружающие предметы и искривляя пространство; Габриеля тоже можно отнести к предметам, и он чувствует себя погруженным в постоянно меняющуюся поверхность глаз.
Удивительное, ни с чем не сравнимое ощущение — все равно что окунуться в прохладный ручей на исходе томительно-жаркого дня.
— Я не напрягся, с чего вы взяли?
— Все, сказанное мной, — метафора, не больше.
— Метафора. Я понял.
— Было приятно поговорить.
— Мне тоже.
— Я рада, что мы наконец-то познакомились.
— Я тоже.
— Заглядывайте к нам, Габриель.
— Непременно.
…Последующие несколько недель проходят под знаком Снежной Мики. Это вовсе не означает, что Мика и Габриель часто видятся, совсем наоборот. После того, первого раза, они встретились лишь однажды, и то случайно. Вот как было дело: ранним утром Габриель шел в «Фидель и Че», но не обычной, знакомой до последнего камня, до последней вывески дорогой. Маршрут претерпел некоторые изменения, — из-за компьютерного магазина, в котором ему сообщили накануне: «веб-камер временно нет в продаже, попробуйте поискать в других местах». «Другое место» якобы находилось в семи кварталах от «Фиделя и Че» — невообразимый с точки зрения Габриеля крюк. Но он все же решился на дальнюю экспедицию, еще не зная, что попасть туда в то утро ему будет не суждено. Метров за сто до искомого места он увидел небольшую толпу людей, двигавшихся по улице. Это не было похоже на демонстрацию или манифестацию — никаких лозунгов. Это не было похоже на празднество — никаких грандиозных фигур из папье-маше, никаких барабанов, дудок и трещоток. И лица идущих — слишком уж они рассеянные, слишком отрешенные, с застывшими на них неопределенными улыбками. Габриель совершенно не собирался вливаться в этот импровизированный крестный ход, но люди… Их сомнамбулические (по-другому не назовешь) движения интригуют, их синхронное шарканье каблуками по мостовой вызывает любопытство. К. тому же неясно, что может связывать этих людей: среди толпы хорошо различимы крестьяне и крестьянки с грубыми обветренными лицами и большими руками. Несколько женщин с сумками, по виду — почтенные матери семейств; из сумок торчат пучки зелени. Несколько туристов — их выдают висящие на ремнях фото-и видеокамеры. Стайка вездесущих мальчишек, на удивление спокойных и не нарушающих общей — довольно плавной — поступи толпы. Пара-тройка несанкционированных рыночных попрошаек (раньше их роль исполняли выходцы из Северной Африки, теперь на смену им пришли румыны). Есть даже мясник в пластиковом фартуке, с забытым ножом в руке — ни на сеньора Молину, ни на Птицелова он не похож.
Есть полицейский — вместо того чтобы пресечь шествие или, на крайний случай, отобрать нож у мясника, он движется вместе со всеми. С тем же блаженным выражением лица.
Естественно, что Габриелю до смерти захотелось посмотреть, кто же возглавляет процессию. Он ускорил ход, а потом и вовсе побежал — не упустить бы главное!.. Все происходящее объяснили бы святые мощи. Бродячий цирк, каким-то чудом заброшенный в двадцать первое столетие, или отдельные его элементы — фокусники, клоуны, шпагоглотатели и те, кто глотает огонь. Для роли возмутителя спокойствия подошли бы папа римский, английская королева, Шэрон Стоун — но тогда народу было бы неизмеримо больше, а полицейских — еще больше, и квартал был бы оцеплен сотнями агентов в штатском.
Это — не Шэрон Стоун, потому что представить Шэрон Стоун ведущей велосипед (если это не роль в фильме, за которую она получит 15 миллионов долларов) — невозможно.
А именно велосипед увидел Габриель во главе толпы.
Велосипед был самый обыкновенный, на таких ездили и двадцать, и пятьдесят лет назад. К багажнику приделана большая корзина, наполненная зеленью. Но это не те жалкие пучки, что свисали из хозяйственных сумок, —
зелень ослепительно свежа. Небрежно сброшенная в корзину, она напоминает величественную гору, и в ту же секунду Габриель представляет себя покорителем вершин, совершившим трудный и принципиально важный для себя переход.
Теперь самое время отдохнуть.
Насладиться кристально чистым воздухом, синевой бездонного неба, буйством запахов и красок. Запахи — вот что сбивает с ног. Габриель чувствует себя затерянным в альпийских лугах — вместе с птицами, рептилиями, мелкими грызунами и множеством насекомых — летающих и ползающих. Мирное существование видов и подвидов освящено тонкими, едва уловимыми ароматами, они проникают в мозг и заставляют сердце биться быстрее. Они странно волнуют. Их хочется пить. В них хочется купаться. С разбегу броситься в них и затихнуть. Ничто не скроется от глаз Габриеля: стрекочущие в траве кузнечики, ящерицы, что греются на солнце, полет одинокой бабочки. И над всем этим высится изумрудный пик — до него рукой подать, но он недостижим так же, как рай на земле. Единственное, что остается Габриелю, — вдыхать и вдыхать запахи эдемской кухни.
Над кухней властвует Снежная Мика.
Она же ведет велосипед с изумрудным пиком, альпийскими лугами, ящерицами и кузнечиками. Она же ведет сердце Габриеля.
