— В каком смысле?
— В начале нашего знакомства Билл относился к себе с порядочной долей иронии, может, он был немного странноват, но, во всяком случае, он оценивал свою работу очень придирчиво. Остальные носили униформу ООН — синие комбинезоны, Билл же обязательно надевал на раскопки рубашку, галстук и необычную коричневую широкополую шляпу. К выкопанным телам он относился с уважением и частенько обращался к трупам: «господа». Начиная работу с захоронениями в Боснии, он осознавал, насколько дорога каждая минута. Лето в Боснии короткое, и раскопки можно проводить только с начала апреля по октябрь. Ему к тому же надо было учитывать, что трупы лежат не ровно, не по порядку, как в древних захоронениях, а просто свалены в глубокие ямы. Помню, каждое утро он часами стоял над могилой и просто смотрел внутрь, будто собирая в уме головоломку и пытаясь определить, где чья рука или, скажем, нога, потому что само тело могло лежать намного глубже и если потянуть слишком сильно, рука оторвется.
— Жутко, наверное, было на такое смотреть?
— Ужасно, Матиас. А звук — когда вытаскивали трупы, тот звук я никогда не забуду, когда тела вытягивали на поверхность, мокрая земля издавала как будто глубокий влажный вздох. В Церске было захоронено сто пятьдесят человек. Но это было еще не самое худшее.
— Не самое?
— Нет. После раскопок в Церске мы переключились на захоронение возле футбольного стадиона в Новой Касабе, и там я заметил, что Билл начал уставать. Месяцы уходили на то, чтобы перевезти необходимое для раскопок оборудование. Военный трибунал в Боснии, который попросил провести раскопки, позабыл о финансировании проекта, а в ООН тоже не хотели выделять средства. В самом начале у них ничего не было — ни морга, ни морозильных установок, ни экскаваторов, ни рентгена, ни мешков, ни лопат, даже доехать было не на чем, потому что машин и тех вначале не было. Всего там работали девяносто человек: патологоанатомы, радиологи, археологи, антропологи, прочие специалисты со всего земного шара. Где только они не пытались раздобыть оборудование! На старых военных базах, через друзей и знакомых, им пришлось использовать все свои связи и даже платить из собственного кармана! В конце концов на помощь пришла та организация, в которой работал Билл, «Врачи за права человека». Америка медлила с финансированием, и они оплатили раскопки. «Норвежская народная помощь» выделила несколько натренированных на поиск мин собак, которые обезвреживали могилы перед раскопками. Большинство захоронений находилось на сербской территории, и Хаглунд со своими коллегами боялся, что могилы могут уничтожить, чтобы скрыть следы преступления. Понимаешь, Матиас, для этого одной гранаты хватило бы. Билл попытался убедить НАТО и ООН в том, что по ночам могилы нужно охранять, но тем вмешиваться не хотелось, и они отказались. Они лишь организовали сопровождение на места захоронений и охрану для производивших раскопки. Закончилось все тем, что Билл и некоторые другие специалисты, чтобы вынудить солдат НАТО оставаться у могил, сами ночевали по очереди на местах раскопок. В конце концов я присоединился к ним. Мне казалось, так будет даже проще — не придется мотаться туда каждый день. Я спал прямо в поле, вместе с патологоанатомами и судмедэкспертами, а ночи там были потрясающие! Тебе стоило бы на это посмотреть! Такого ясного звездного ночного неба я нигде не видел. С наступлением темноты я забывал, где нахожусь, слушая лишь журчание ручейка, пение птиц на огромных деревьях и в полудреме вдыхая теплый воздух. Однако Биллу приходилось все труднее и труднее. Просыпаясь раньше других, он сразу принимался за работу, а работали они по двенадцать часов в сутки. Сперва в месте предполагаемого захоронения вбивались скобы, потом их вынимали и нюхали — выяснить можно было только таким образом. А по мере раскопок каждый труп регистрировали, измеряли и помечали маленьким красным флажком. Постепенно таких флажков становилось все больше. Слишком много. Билл показывал их мне и объяснял, как этих людей убивали, связав руки за спиной. Солдатами они не были, отнюдь. Одежда на них была обычная, на некоторых кроссовки, «Адидас», «Левис». Я заметил, что Билла это все тоже угнетало. Он стал более резким, на вопросы отвечал коротко и грубо, выкрикивал приказы, терял терпение и легко выходил из себя. За каждым извлеченным телом тянулась целая цепочка других, и конца этому видно не было. Билл обещал присутствовать и при раскопках захоронений в Хорватии, поэтому ему пришлось постоянно переезжать с места на место, за 250 километров. А тут вдобавок еще и начальник временного морга в Тузле уехал в Штаты, и Билл вынужден был взять его работу на себя. Разрываясь между тремя местами, Билл спал в машине, просто останавливался у обочины, засыпал на пару часов, а потом ехал дальше. За двадцать лет работы ему полагался недельный отпуск, который Билл планировал провести вместе с женой, но он ограничился тремя днями, говорили, что он засыпает прямо во время интервью, и каждый раз, когда я смотрел на него, я замечал, что круги под глазами увеличиваются, а характер портится. А время поджимало.
— Черт.
— Дела шли хуже и хуже. В середине осени начались дожди. Мы принялись за раскопки братской могилы в Пилице, где, по предположениям, было зарыто около тысячи трупов. Для Военного трибунала это захоронение было самым важным. Но дождь превратил могилу в самый настоящий бассейн, и перед тем, как начать работу, приходилось каждое утро сперва откачивать воду. Ничего отвратительнее я не видел, даже фотографировать не мог. Вода разрушила почти все, передо мной был бассейн, наполненный полуразложившимися трупами. Как-то раз в одну из последних ночей мы с Биллом дежурили у могилы. Проснулся я тогда оттого, что за шумом дождя мне послышался какой-то звук. Встав, я выбрался из палатки, но ночь была такой темной, что на расстоянии метра я уже не мог ничего разглядеть. Отыскав рядом с Биллом фонарик и пистолет, я захватил их с собой. Я услышал собачий лай и понял, что собаки, они… ну… подобрались к могиле… и они… господи… я увидел, как они… и я решил просто отогнать ту собаку от могилы, чтобы она ничего не испортила, я подошел могиле, медленно, шаг за шагом, а из-за ливня я даже земли под ногами разглядеть не мог и пытался ориентироваться по запаху, я подошел к самому краю и включил фонарик, но ничего не увидел, собака исчезла, может, спряталась, а может, убежала домой, я развернулся, и тут она прыгнула на меня сзади, я оступился, ноги заскользили, я перевернулся и полетел в могилу…
Замолчав, Карл уставился прямо перед собой. Я хотел похлопать его по плечу, но он резко дернулся, и я убрал руку.
— Карл, может, не надо, может, мы…
— И я закричал, раньше я так никогда не кричал, я закрыл глаза и начал звать Билла, я не мог смотреть на это, но человек видит, он чувствует даже с закрытыми глазами, не дай бог никому такое пережить, мне казалось, что я словно увязаю в зыбучих песках, меня затягивает все глубже и глубже, я барахтаюсь, машу руками, но пальцы мои нащупывают лишь гнилую мокрую плоть, а запах был такой, что тебе и в страшном сне не приснится, я зову Билла, и мне кажется, он прибежал лишь вечность спустя. Он прибежал прямо в пижаме, схватил меня за руку и вытащил наверх. Он жутко рассердился, я попытался объяснить, что произошло, но он рвал и метал. Я решил, что с меня достаточно, и на следующее утро вернулся в Сараево, поселился в гостинице и несколько дней пытался отмыться, целую неделю отсыпался, а потом улетел в Лондон. Тогда я принял решение, что никогда больше не сделаю ни одного снимка.
