Она не ответила, может, не расслышала.
— Почему ты так редко заходишь? — поинтересовался Софус.
— По-моему, я тебе больше не нужен, ты же стал совсем взрослым. Ты теперь ходишь в настоящую школу, и у тебя наверняка полно друзей. А может, у тебя и девушка есть?
— Ну уж нет!
— Ой, прекрати, Софус, — сказал Оули, — это же неправда.
— Нету у меня никакой девушки!
— А как же Анника?
— Анника очень хорошая.
— А кто такая Анника?
— Она мой друг!
Но мы настаивали на своем, ему, похоже, только этого и надо было. Анника была все равно что девушка, если учесть психологию двенадцатилетних. Софус рассказал, что она учится в параллельном классе, живет на Персконугета и играет в футбол лучше его. У нее очень длинные волосы, два брата, оранжевый велосипед с трехголосым звонком и целая куча дисков. А это много значит. Я перевел все это Карлу, и тот воодушевленно закивал.
— Похоже, ты сейчас самый счастливый человек в Торсхавне, — сказал Карл, — с такой-то… подругой.
Я перевел его слова Софусу.
— Но она мне все равно никакая не девушка.
— Ну, ясное дело, нет, — в один голос ответили мы с Карлом, каждый на своем языке. Будь с ней добр, Софус, подумалось мне, не забывай ее даже через десять лет, встречайся с ней так же часто, как сейчас, не прячься от людей, а то потеряешь их, одного за другим, и больше не вернешь.
Сельма принесла кофе. Мы выпили его. Налили еще. Опять выпили.
— Ну, Матиас, ты теперь постоянно живешь в Гьогве, да? Софус говорит, ты деревья сажаешь. Ты молодец. Нам как раз это и нужно.
— Фабрика закрывается.
— Ты о чем это?
— На Фарерах слишком мало сумасшедших, поэтому дело не идет, и государство решило прикрыть лавочку.
— О нет!
— О да.
— Да ведь из Гьогва и так почти все уехали!
Улица счастья, тебя больше нет,
Целый квартал — он исчез тебе вслед.
Больше не слышно здесь смеха и пенья,
В небо бетонные рвутся строенья.
[99]
— О чем эта песня? — спросил Карл.
— Улица счастья. Happy street. Старая песня, — ответил я, — the times they are a-changing.
— Это точно.
— Да, для Хавстейна это был удар.
— Ты о чем это? — спросила Сельма.
— Ну, он же все это затеял, верно? Это же он придумал основать на Фабрике реабилитационный центр, его отец вложил в это дело деньги, а сам Хавстейн изо всех сил старался, чтобы центр заработал, он перестраивал, доделывал, ты только представь, если бы у тебя отняли то, что ты своими руками создал, это нелегко перенести.
— Не стоит так верить рассказам, Матиас.
— То есть?
— Все не так, как кажется.
— ?..
— Хавстейну нелегко пришлось, — вздохнула Сельма, — это долгая история.
— Вот как?
Опустив голову, Оули молчал, ему этот разговор явно не нравился. Сельма откашлялась.
— Ну, он… у него… знаешь, было время, когда говорили, что он запил. Насколько я понимаю, это семейное, и началась эта история очень давно, — она смутилась, — нет, знаешь, спроси лучше у него самого. Я не хочу, чтобы ты об этом узнал от меня.
— То есть все неправда? Это не он с отцом открыл Фабрику?
— Матиас, я… — Сельма умолкла. Она отвела глаза и явно жалела, что заговорила об этом. В разговор вновь вступил Оули, он сменил тему, принялся расспрашивать о наших планах, а то, что меня интересовало, осталось покрыто мраком, но Оули с Сельмой словно заперли двери и окна, не оставив ни единой лазейки, а переубеждать их не было никакого смысла.
Я неохотно сменил тему и рассказал Оули с Сельмой о наших дальнейших планах, мол, не хотим мы, чтобы нас раскидало в разные стороны, поэтому решили уплыть. Рассказал про Карибское море и про корабль, про то, что корпус уже отлит, в феврале появится такелаж, а первого апреля мы отправимся в путь. Главное — накопить денег на лодку и успеть ее достроить. И еще чтобы никто не узнал об этом.
Софус расстроился, и Сельма попыталась его успокоить.
— Так ты опять уедешь? — спросил он.
— Да, Софус, похоже на то.
— А надолго?
— Ну, пожалуй. Довольно надолго.
Оули взглянул на нас с Карлом. По-моему, он тоже загрустил. Почти.
— Может, вам как-то помочь?
Так у нас появилось еще три пары рук. Сельма шила наволочки, а потом они на пару с Анной сели на телефон и занялись заказами: постельное белье, раковины, мебель, да бог знает что еще. Оули же задействовал всевозможные связи и каждый вечер сам начал появляться в мастерской, куда брал с собой и Софуса. Вместе они смотрелись довольно забавно: одетый в застиранный синий рабочий комбинезон Оули со столярным поясом, а с ним Софус в абсолютно таком же комбинезоне с подвернутыми брючинами и маленьким столярным пояском. Иногда вместе с Софусом приходила Анника, усевшись на ящик из-под пива, она наблюдала, как Софус работает. Замечая на себе ее взгляд, он принимался трудиться особо рьяно и, закручивая гайки, налегал на них со всей силой. И с каждым днем остов все больше походил на корабль.
В то Рождество я не поехал в Ставангер. Особого смысла не было. Дорога в оба конца казалась необычайно долгой. Вместо этого Хавстейн решил пригласить наших друзей и родственников на Фабрику. Но мои родители не приехали. Я им об этом не сказал. Как не рассказал и про наши планы отправиться в Карибское море, не то чтобы специально умалчивал, просто так получилось.
Мама с отцом подарили мне книгу про выращивание растений в условиях Арктики. Не знаю уж, почему именно такую и где они ее раздобыли, но книга оказалось интересной, хотя я жил не в Гренландии и не на Аляске. Помимо этого они прислали мне бесчисленное количество шерстяных носков и красивый теплый свитер. Бабушка связала мне шапку, но из-за легкого бабушкиного маразма шапка была ядовито-розовой, примерно метровой длины и настолько широкой, что налезала на наши с Хавстейном головы одновременно. Однако шапка оказалась теплой, и, в конце концов, главное же — не подарок.
Однажды январским вечером мы с Карлом шли по Сверрисгета к «Манхеттену», и тут меня кто-то окликнул. Оклик был грубым, и меня задело.
— Матиас! Стой!
Я резко остановился. Обернувшись, Карл посмотрел на меня и рассмеялся:
— Ты, кажется, вляпался.
— Знаешь, ты иди, я догоню.
— Ты что о себе думаешь?! — Голос приближался, но приятнее не становился. Обернувшись, я увидел, что позади стоит Эйдис. В последний раз мы виделись летом, в том домике, в ночь перед моим отъездом.
