— Привет.
— Привет? Получше ничего не придумаешь? Ты что это вытворяешь, а?
— Почти ничего.
— Да ты совсем чокнутый!
— Правда?
— Да!
— Извини.
— Извини? Ты просто взял и исчез! Тебя что, не учили, что бросать девушек по утрам — непорядочно? Или может, на тот урок ты опоздал?
— На том уроке меня не было по уважительной причине. Я был на похоронах.
— Ты чего несешь?
— Я опаздывал, у меня был самолет. Отсюда редко летают самолеты в Норвегию.
— Ты же мог предупредить!
— Извини.
— Матиас, ты нравишься мне. Очень нравишься.
За осень и зиму ее волосы стали еще короче. От них одно название осталось. На ней была старая джинсовая курточка, и носик тоже не изменился. Я все раздумывал, стала ли она ниже, или это я вырос. Но не спросил.
— Понимаешь, я так хотела узнать тебя получше! — Нет, я не понимал. Но по-моему, слышать это мне было приятно. Я начал замерзать. Шел снег, и снежинки падали мне на куртку. Мне подумалось, что если мы простоим тут достаточно долго, то нас совсем занесет снегом и понадобятся поисковые собаки, чтобы нас откопать.
Поэтому я сказал: «Иди ко мне». Крепко обняв Эйдис, я прижимал ее к себе и думал, что мне, наверное, надо сейчас нагнуться, набрать снега, слепить снежок и забросить его на крышу. А может, не надо? И тут она поцеловала меня, решительно и крепко, я был прощен, снег перестал падать, поисковые собаки спрятались в конуру, а мы пошли к «Манхеттену» и зашли внутрь как раз в тот момент, когда группа начала играть.
После этого Эйдис обосновалась в нашем жилище на Торсгета, несколько раз в неделю она ночевала у меня, а иногда я заходил к ней на Вардагета, в ее новую квартиру. К огромной радости Хавстейна, она приезжала на выходные в Гьогв, Хавстейн говорил, что гордиться мной, он так рад, что мне вновь хватило смелости найти близкого человека. Он хлопал меня по плечу и старался всячески мне угодить, я объяснял Эйдис, что мы особенные, что мы не совсем нормальные, однако Эйдис воспринимала все это на удивление спокойно, и на какой-то момент меня охватил страх: а вдруг это уже стало очевидным, вдруг у нас уже на лбу написано, что нас нельзя оставлять без присмотра и что с каждым днем положение наше лишь ухудшается? И что единственное возможная для нас участь — это смыться отсюда, да поскорее?
Рассказывать Эйдис о нашей поездке мне не хотелось, я сказал, что корабль — лишь хобби, просто чтобы найти выход энергии, и запретил остальным говорить о том, что истинное предназначение корабля — эвакуация. Выходило это у нас плохо: собираясь вместе, мы только и говорили, что о корабле, поэтому, когда мы закрыли эту тему, нам оставалось лишь бормотать что-то невнятное о погоде, фарерских традициях, рыболовстве, распределении датских государственных субсидий, обсуждать красоту местных тупиков и Оулавсекан, то есть все то, что мы уже сто раз обсудили. Поэтому однажды вечером, ложась спать, я с облегчением заметил, что Эйдис и не собирается засыпать, а хочет о чем-то поговорить.
— Почему ты ничего не сказал? Почему никто из вас ничего мне не рассказал?
Я сделал вид, что не понял:
— Ты о чем?
— Матиас, я знаю, что через пару месяцев ваш центр в Гьогве закроют.
— Откуда?
— Откуда? Ты это серьезно? Господи, да все знают, ты что, газет, что ли, не читаешь?
— Нет, — ответил я, и меня передернуло. Газет я не читал. И почти не смотрел телевизор. Так же как Палли, Анна и Карл. Я знал, что Хавстейн читал газеты, следил за новостями, но он никогда не пересказывал нам, что пишут.
— В газетах и по телевизору это очень бурно обсуждается. Очень многие против того, чтобы вас закрыли. Ты правда об этом не знал?
— Правда.
— И чем ты собирался заниматься? Когда вам придет конец?
Я задумался, что ответить, но Эйдис меня опередила:
— Только на этот раз не исчезай, Матиас, ладно? Обещай, что предупредишь меня заранее.
— Я исчезну первого апреля, — сказал я, — два месяца осталось.
— Куда?
— В Гренаду. Или в Тобаго.
— Где это?
— В Карибском море. Туда надо плыть на корабле. Это довольно далеко.
Она, похоже, расстроилась, сжалась в комочек, и мне пришлось вытаскивать ее из-под простыней. И тут я выложил все про корабль, который почти достроен, и о том, что первого апреля рано утром мы незаметно исчезнем и никто нас больше не увидит.
— Иисусе Христосе! — вырвалось у нее, когда я закончил рассказ.
— Ну, что ты, он тут ни при чем.
— Кто?
— Иисус Христос.
— Ты совсем безумный!
— Знаю.
Прошло секунды четыре, прежде чем она спросила:
— А можно мне с вами?
— Ты серьезно? — изумленно спросил я.
— Мне здесь почти нечего делать. Да и Фарерам от меня пора отдохнуть. К тому же и о тебе надо подумать.
— Обо мне?
— По-моему, тебе это только на пользу пойдет.
— Отдых?
— Нет, что я поеду с тобой.
— Правда?
— Всем нужно, чтобы о них заботились.
— Даже тем, кто почти не показывается на люди?
Она энергично закивала.
— Что знал я, полагая, что смогу пройти весь путь в одиночестве?
— Чего-о?
— Почитай Роберта Крили.
— Думаешь, стоит?
— Угу.
Улыбнувшись, Эйдис накрыла меня одеялом, и то, что произошло со мной потом, даже и не объяснишь сразу, меня будто озарило: все, что я решил до этого, неправильно. Уткнувшись лицом в одеяло, прислушиваясь к смеху и крикам Эйдис, которая вскарабкалась на меня, я осознал вдруг, что больше всего на свете мне хочется, чтобы она поехала с нами, и я вдруг испугался того, что сам не додумался ее спросить. Эйдис. Которая появилась ниоткуда, так что я и понять-то ничего не успел. Я даже не думал об этом. Тем не менее она сейчас здесь. И именно здесь, в розовой комнате в Торсхавне, весной 2001 года, впервые за пятнадцать лет, любовь накрыла меня, Матиаса, с головой.
— Ну, так можно мне с вами? — снова спросила она.
— Можно. Но тебе надо сперва доказать, что ты чокнутая. А то не получишь спасательный жилет.
— Летом я живу в доме без электричества. Еще я всю зиму, когда жила в Финляндии, проходила в легких кроссовках. К тому же на Фарерах больше нет девушек с такими короткими волосами. Вот, потрогай.
Я провел рукой по ее голове.
