В скором времени у нас — у меня, Эйдис и Якупа — вошло в привычку каждое лето ездить на Фареры, в гости к родителям Эйдис. Заезжали мы и к Оули, Сельме и Софусу. Малышу Софусу исполнилось двадцать пять, он жил на улице Доктор Якобсенсгета, занимался рыболовством, женился, но не на Оулуве (она так и не вернулась) и не на Аннике. А на другой девушке, через четыре месяца после знакомства. Приезжая на Фареры, мы обязательно в первый же день заходили к ним в гости и ели вяленое мясо или гринду, ведь, когда во фьорд заходили гринды, Софус был одним из первых забойщиков, он часами мог простаивать в воде с гарпуном наготове, а жена его стояла на берегу и любовалась. Дела у Софуса шли хорошо, и где-то в глубине души я тешил себя мыслью, что, может, все это благодаря нашей с ним встрече, машинке с пультом управления, которую мы водили по улицам Гьогва, конструкторам и нашим разговорам. Но все же я сознаю, что это здесь ни при чем.
Пару раз бы брали с собой отца. Мне же, когда я приезжал в Торсхавн и прохаживался по давно знакомым улочкам, вдалеке чудились фигуры Хавстейна и всех остальных, словно я верил, что они вернутся и продолжат начатое когда-то. Но мне это просто чудилось. Еще мы ездили в Саксун, тогда я брал с собой садовые ножницы и аккуратно подрезал траву на могиле Софии. Тогда во мне вновь просыпался садовник, я мог просиживать там долго, на корточках, кропотливо обрабатывая почву, сажая новые цветы и заставляя землю вздохнуть поглубже. И конечно, в Гьогв, туда — обязательно, на месте разрушенной Фабрики остались лишь мешки с цементом — не знаю уж, что там собирались выстроить. А сам Гьогв словно проснулся после зимней спячки: в покрашенных и отремонтированных домах вновь стали жить люди, лужайки выглядели ухоженными, а в ясные летние деньки у бухты было на удивление многолюдно. Как и многие другие маленькие деревеньки на Фарерах, Гьогв вновь расцвел, год от года становясь сильнее, местные жители так просто не сдавались. Медленно, но верно деревеньки начали расти, вставать на ноги, и когда мы приезжали туда в прошлом году, проходя мимо маленького магазинчика, который был так долго закрыт, я заметил, что его вновь открыли. Я зашел, купил мороженого и, взяв его с собой на берег, уселся в траве. Сидя там, я просто осматривал окрестности, когда вдали увидел ее, потемневшую деревянную лодку. Я подошел поближе. Да, это была она самая — лодка Оули, на которой в канун Нового года мы плавали спасать Карла. Одна банка была сломана, наверное, мы слишком сильно на нее надавили, когда возвращались на берег, ведь мы тогда так испугались, а может, обрадовались, даже не знаю.
Эйдис с Якупом, забравшись на поросший травой склон и держась за изгородь над самым обрывом, наблюдали за тупиками, которые, распростерши крылья, летели по своим птичьим делам. Потом они тоже спустились к лодке. Обняв Эйдис и сына, я старался не слышать возгласов туристов, которые высовывались из автобуса и размахивали панамками и фотоаппаратами. И тогда я подумал, что мне тоже стоило бы захватить фотоаппарат и заснять нас троих на этом самом месте. А потом, проявив и напечатав снимок, я мог бы показывать пальцем и говорить:
Это мать.
Это отец.
Это мы.
Это Семья.
Момент для снимка на пленку «Кодак».
Последний. Больше не будет.
Апрель. Мне сорок девять лет. А это наша квартира, на втором этаже. Мы живем в Ставангере. Подойдя вплотную к окну и немного наклонившись влево, можно увидеть почти весь центр города. Суббота, небо затянуто тучами. Неделями не прекращается дождь. Ты незнаком со мной, тебе неизвестно, кто я. Я могу оказаться кем угодно. Однако я тоже существую, тоже подписываюсь на газеты, летом еженедельно кошу траву на лужайке, использую правильную технику для мытья машины и в телемагазине заказываю американские моющие средства для чистки садовой мебели. Я хожу в кино, переливаю пиво в стаканы и никогда не пью прямо из бутылки, с половины пятого до пяти двадцати пяти я смотрю серии передач по телевизору, и у меня есть «Домашнее собрание доктора Фила» на ди-ви-ди. По утрам я просыпаюсь, одеваюсь и в восемь выхожу на работу. Где я работаю — совсем не важно. Но лучше меня эту работу выполняет лишь один человек. Случается, меня, как и прежде, мучает бессонница, иногда я вообще не ложусь по ночам, а в семь встаю из-за письменного стола и иду в душ. Иногда я ложусь рано, ставлю у постели старый метроном и через час засыпаю под ровное тиканье. Я — тот, кто стоит перед тобой в очереди в магазине и кого ты почти не замечаешь, о ком сразу же забываешь, начав раскладывать по пакетам продукты и беспокоясь о том, что сегодня — твоя очередь готовить ужин. Я — тот, кто на концертах стоит посредине зала и, вызывая группу на бис, хлопает не слишком громко, но и не слишком тихо. Я тоже голосую. Вовремя подаю тщательно заполненную налоговую декларацию. Отмечаю на календаре время родительских собраний. Когда ты едешь на работу по велосипедной дорожке мимо стоящих машин, моя будет сорок третьей.
Стоя на кухне, я переливаю кофе сначала из кофеварки в термос, а потом — из термоса в чашку. На подоконнике неизменно пылятся четыре диска. «Первая группа на Луне», «Жизнь», «Гран туризмо», «Ушедший задолго до наступления дня». Я смотрю на часы. Время пока раннее. На восточном побережье США сейчас только пять утра, во Флориде спит Баз Олдрин, и снится ему Вселенная, а может, смерть. В гостиничном номере в Огайо спит Йорн, а возможно, и не спит, а только что закончил выступление и не может уснуть. Они уехали три недели назад, еще одно пятимесячное турне, потом они направляются в Европу, затем — в Японию, Австралию, их группа входит в историю. На холодильнике у меня висит расписание их концертов, я слежу за их разъездами, указывая стрелочками передвижения с одного континента на другой и отмечая крестиком города, где они выступают.
Перед их отъездом мы часто встречались с Йорном, по меньшей мере пару раз в неделю. Снег еще не сошел, и как-то вечером мы отправились на гладкие скалы, где не были лет двадцать пять, а ведь летом и осенью 1986-го почти каждый день туда ездили. Через некоторое время после того, как мы начали встречаться с Хелле, мы перестали там бывать, не знаю точно почему, может, Йорн чувствовал себя третьим лишним, а может, Хелле словно присвоила себе это место. Возможно, и то и другое. Но несколько недель назад мы с Йорном опять туда съездили, подстелили куртки, уселись и стали смотреть на психиатрическую лечебницу Дале, расположенную по другую сторону Грандфьорда. Свет в окнах не горел, хотя вечер только начинался. Йорн сказал, что когда-то там сделали приемник-распределитель для беженцев, может, он и сейчас еще существует. И тогда Йорн вновь заговорил о своем брате, я не понимал, почему он мне раньше этого не рассказывал, ни слова не проронил. Брат его тоже исчез, случилось это весной 2001-го, просто однажды, когда родители Йорна вернулись с работы, комната его брата оказалась пустой, а постель — убранной. Принялись искать, был объявлен международный розыск, но его никто не видел, на расстоянии ста метров от дома следы обрывались, и поэтому все казалось возможным и необъяснимым. А еще Йорн рассказал про Роара. Тот теперь работает в одной компании, которая выпускает автомобильные воздушные подушки нового вида, он устроился туда через год после моего отъезда. Йорн потом почти потерял с ним связь, в основном читал про него в газетах: эти подушки оказались ненадежными и опасными для жизни, вокруг них было поднято много шума. Йорн встречался с Роаром лишь случайно — в магазинах, ресторанах, и я сказал, что, мол, и такое бывает, и спросил, не встречал ли он за эти годы Хелле. Да, встречал, у нее дети, двое.
