— Ну как, лучше? — наконец сказал он. — После кофе?
— Да, — ответил я, — немного.
Опять молчание. Тихое жужжание кофеварки. Солнечный свет в окнах.
— Ну как?
— Угу, — сказал я.
— Ну вот, ты здесь.
— Ага. Я здесь. Здесь хорошо.
Я был вежливым. Я подыгрывал. Чувствовал я себя по-идиотски.
— Все мы тут это место очень любим.
— Охотно верю.
— Ну и?..
— Ну и — что?
Хавстейн достал пачку сигарет и закурил.
— Что с тобой произошло?
Все смолкло. Мы посмотрели друг на друга, взгляд прошел мимо, посмотрели в окно, повсюду летали птицы, вот только что в кафе их не было, скоро здесь наступит настоящее лето. Здесь, внутри, время остановилось, будто притихнув.
— Не знаю, — тихо ответил я.
Хавстейн промолчал, прихлебывая кофе. Мне слышно было, как жидкость течет по глотке, попадает в горло, слышно было, как он глотает.
— В отпуске? — спросил Хавстейн.
— Вроде того, — ответил я, — мы здесь должны были на концерте выступать. В пятницу.
— Сегодня четверг.
— Вот как.
— Так ты музыкант?
— Нет, я… я садовник.
— Садовник? Это хорошо.
Тот момент стоило заснять на пленку: вот сидит Хавстейн, которого я не знаю и чье имя еле вспомнил, а вот напротив него на пластмассовом стуле сижу я. Мне хотелось заговорить, рассказать ему обо всем, так чтобы слова потоком вылились на стол, и будь что будет. Однако я молчал. Пил кофе. Смотрел на птиц, которые свили гнездо прямо под крышей, над окном.
— А где остальные, — спросил Хавстейн, — твои друзья?
— Не знаю, наверное, где-то в Торсхавне.
— Может, тебе позвонить им? Там, в коридоре, есть телефон. — Он махнул рукой в сторону двери.
— Я не знаю, что им сказать.
— Правду.
— Какую правду?
— Ну уж этого я не знаю.
— Нет.
— Так ты не хочешь? Звонить?
— Нет.
— Почему?
— Не знаю.
— Ты как-то мало чего знаешь, да?
— Да.
Женщина вышла из-за стойки и ушла на автозаправку, тихо прикрыв за собой дверь. Хавстейн склонился над столом:
— Я мог бы куда-нибудь отвезти тебя. Если бы ты знал, куда тебе нужно. Или куда ты хочешь. Я могу тебя отвезти в Торсхавн. Хочешь? Мне не сложно. — Немного помолчав, он добавил: — Но если не хочешь, то я поеду дальше, домой, на север. В Гьогв. Так что скажешь? Отвезти тебя в порт?
Я опустил глаза. Провел правой рукой по столешнице. Каждую секунду, пока я сидел тут, уровень моря возрастал, нанометр за нанометром. Я не ответил. Я смотрел в стол.
— Что с тобой?
— Я, наверное, не хочу возвращаться.
А потом я заговорил. Начал рассказывать о том, что произошло за последние недели, то, что помнил. Рассказал о том, что Хелле бросила меня на Кьерагболтене, но камень от этого не рухнул, о работе, которой больше нет по вине торговых центров, говорил о маме и отце, рассказывал про рождественский бал, тот, давнишний. Я поведал, что мне не хотелось иметь собственного мнения, что я хотел стать одним из многих, и, по-моему, еще я рассказал немного о Вселенной. Хавстейн слушал, молча прихлебывая кофе, иногда кивая, но в основном просто молчал. Я открыл все клапаны и предоставил ему полнометражную версию, не знаю уж зачем, может, просто больше не хотел оставаться в одиночестве, а может, давление поднялось слишком высоко и я испугался, что голова моя взорвется, а мозгом забрызгает пластик и занавески. Я говорил и говорил — поток слов превращался в водоворот. А потом я опять замолчал.
Хавстейн закурил следующую сигарету. В кафе появилась парочка шумных дальнобойщиков, смеясь, они позвали официантку, и та, шаркая, зашла через заднюю дверь и, даже не спросив, что они будут пить, разлила по чашкам кофе. Она присела за их столик в другом конце зала, и все они наперебой закричали. Я понимал лишь обрывки их речи — самый обычный разговор: как такой-то сказал одно, а сякой-то сделал другое, какие товары они сейчас везут и какие повезут обратно. Официантка дымила как паровоз, окутывая их сигаретным дымом и рассказывая последние местные новости: как одни поженились, а другие развелись и разбежались в разные стороны, у третьих родился ребенок, а у четвертых еще не родился. Одни рождались, другие умирали, еще некоторые поменяли работу, и все это произошло за одну-единственную неделю.
— Ладно, — сказал Хавстейн. Я взглянул на него и увидел, что он задумался. Затем он сказал: — Если хочешь, поехали со мной. — Я не знал, что и ответить. Я ждал объяснений. — Я, то есть мы, живем в Гьогве, это такая маленькая деревня на севере. Я и еще трое — Палли, Анна и Эннен. Они все хорошие ребята. Там есть старая рыбообрабатывающая фабрика, уже полностью перестроенная, в ней мы и живем. Если хочешь, можешь у нас с недельку пожить, с силами соберешься.
— Типа коммуны?
— Не совсем. — Хавстейн улыбнулся. — Я организовал там центр. Реабилитационный.
— Реабилитационный центр?
— Да.
Молчание. Вот я и докатился до психушки. Прямо как брат Йорна, который оттуда так и не выходил.
— Это не больница, — продолжал Хавстейн, — я не считаю, что тебе надо лечиться, и не поэтому тебя позвал. Иначе я отвез бы тебя в аэропорт и отправил домой.
— Я не поеду в аэропорт, — сказал я, глядя в чашку с кофе.
— Вот то-то и оно. — Хавстейн помолчал. — Но тебе справедливо кажется, что те, кто там живет, раньше действительно лежали в больнице. Мой центр — для тех, кому уже не нужно профессиональное лечение в закрытой клинике в Дании или здесь, но кто еще не готов жить самостоятельно. По разным причинам. Ну, скажем, если ты долго пробыл в клинике, несколько лет, например, то ты привыкаешь к этому. В таком случае потом хорошо бы немного пожить в таком месте, которое на нее похоже. Или лучше скажем так: всем нужна забота. Именно этим я и занимаюсь. Я забочусь о тех людях. О том, чтобы с ними все было в порядке. Разумеется, те, кто там живет, могут уехать, когда захотят. Они так иногда и делают — уезжают. С этим все просто.
За соседним столиком затихли и навострили уши — они словно потянулись в нашу сторону.
— Но в то же время, — продолжал Хавстейн, — они, чисто теоретически, могут жить там, сколько пожелают, пока им требуется поддержка. Если они не хотят оставаться у меня, могут перевестись в обычную клинику, пока медицинское освидетельствование не докажет, что лечение им больше не нужно. А доказать такое почти невозможно. И еще очень важно, что у многих из тех, кто лечится в подобных заведениях, нет никакого специального образования, обучение считай что прошло мимо них, поэтому им практически нереально самостоятельно найти работу. А я связываюсь с какой-нибудь фабрикой по разведению рыбы или с портовым ведомством в Торсхавне и договариваюсь, что половину зарплаты им будет выплачивать государство, и так куда проще. Понимаешь? Вот такие дела. Я живу вместе с тремя бывшими пациентами, а не они живут у меня. Двое из них работают за пределами деревни, а третий — на самой фабрике. Мы мастерим всякие мелкие поделки для туристов, после того, как получим заказ от государства, как бы в благодарность за разрешение содержать подобное заведение. Палли прожил там уже почти десять лет, Эннен появилась пять лет назад, а Анна — почти шесть. Живут там только они, хотя у нас нашлось бы место еще для четверых. Подобный центр существует и в Клаксвике, поэтому у них есть из чего выбирать. Они хорошие люди, добрые. И мне кажется, гостя они примут с удовольствием. Сейчас в Гьогве живет всего пятьдесят четыре человека, поэтому новым лицам обычно рады.
