НН поднесла ко рту руку, заперла невидимый замочек и выкинула невидимый ключик через плечо.
— Спасибо.
— Об этом не беспокойся.
Она махнула рукой, показывая, что нам пора идти. Я не сдвинулся с места.
— Тебя я в архиве не нашел, — вырвалось у меня, — то есть твоего дела.
Она остановилась. Посмотрела на меня. Не знаю, хороший это был знак или плохой.
— Меня там и нет, я знаю. Я вытащила свое дело.
— Зачем?
Она огляделась вокруг и опять посмотрела на меня:
— Ты что, Матиас, забыл, что ли? Меня же нет.
— No Name?
— Вот именно.
— А как тебя на самом деле зовут?
— Пошли, — только и ответила она, — пора идти.
Развернувшись на каблуках, она пошла вниз. Пока мы спускались, я все выпытывал, зачем она вытащила из архива свое личное дело и известно ли ей, что там лежат документы столетней давности, спрашивал, не знает ли она, зачем Хавстейн хранит все эти записи, однако НН то ли не знала, что ответить, то ли ей просто скучно было об этом разговаривать, так что все мои вопросы остались без ответов, она просто отмахивалась от них и переводила разговор на другие темы. Но я решил не сдаваться. Я замолчал, но про себя твердо подумал, что как-нибудь припру Хавстейна к стене и спрошу его напрямую, чем это он на самом деле занимается. С того момента и дня не проходило, чтобы я не обдумывал свое решение. И день за днем я откладывал этот разговор.
Погода тридцатого декабря стояла безоблачная, было около двух градусов тепла, мы дружно втиснулись в «субару» и поехали вниз вдоль Фуннингсфьорда. По мнению знатоков, здесь была лучшая гавань страны, во время войны англичане построили тут военную базу. В середине XVIII века ходили даже разговоры о том, чтобы перенести сюда экономико-политический центр, но появилось что-то поважнее, может, об этих планах позабыли, так ничего и не вышло, хотя замысел был хороший. Побережье фьорда превратилось в самую густонаселенную территорию на Фарерах, стало скандинавским Токио, микроскопическим мегаполисом с населением свыше пяти тысяч жителей. И все равно более скучного места я не видел. Прижавшись к окну, я сидел на заднем сиденье рядом с НН и Палли, и мне подумалось, что если сюда приедет фотограф делать снимки для туристического проспекта, на пленке ничего не отразится, кадры останутся чистыми, потому что смотреть тут абсолютно не на что.
Я окончательно проснулся и вновь стал прислушиваться к происходящему, только когда мы уже подъезжали к Лейрвику, где должны были пересесть на паром. Почти всю дорогу из Гьогва я провел в полусне у окна, вполуха слушая, как вокруг меня рассказывают о рождественских праздниках и полученных подарках. Откуда-то издалека, из магнитолы, словно обернутой в тряпку, до меня доносились «Кардиганс» и пение НН, которая отстукивала такт по рукаву моей куртки. Мы въехали на причал как раз в тот момент, когда паром «Дугван» отходил в Клаксвик, увозя машины и тех пассажиров, которые успели к отправлению, поэтому нам оставалось только припарковаться и с часок подождать, когда он вернется. Нам в общем-то было все равно. День выдался хороший, в такой денек вполне можно посидеть в машине, опустив окна и плотно запахнув куртки, чувствуя, как чистый морозный воздух подбирается к лицу и рукам, и воображая, что сейчас весна. Так мы и сделали. Припарковавшись на причале, мы заняли очередь первыми, опустили окна и откинулись на сиденьях. Разговаривать было необязательно. Я лежал, размышляя о новом тысячелетии, которое наступит раньше чем через тридцать шесть часов, и, может, тогда все изменится, а возможно, все останется по-старому. Вот интересно, неужели и правда все компьютеры мира выйдут из-под контроля, перестанут подчиняться числам и разрушат сами себя? И что будет, если нам придется создавать все заново? Мы что, придумаем тогда видеомагнитофоны, которые будут программироваться автоматически? И неужели возродится «Коммодор 64»?
[76]
Может, тогда мои часы, которые остановились в июле, опять заработают? Но заранее этого не узнаешь. Перепуганные до смерти профессора по всему миру писали объяснительные статьи. Шла борьба со временем, потому что в первые же секунды нового тысячелетия базы данных по займам в банках исчезнут, процентные ставки вырастут, а все наши банковские счета либо пропадут, либо резко увеличатся. Развивающиеся страны станут индустриальными. Придет время справедливой торговли. И уже не узнаешь срок годности молока или время приготовления пиццы. Решив заехать к своей девушке, ты попытаешься завести машину, а она взорвется. Или обычное короткое замыкание в магнитоле подожжет бензин, искры нового тысячелетия проберутся в бензобак и подожгут горючее, а пламя, вырвавшись из бака, обрушится на приборную доску, подожжет твое тело, расплавит лицо, и ты будешь запечен в собственном соку. Именно об этом говорили и писали. И все крупнейшие норвежские газеты уже посвятили целую полосу речи премьер-министра, который торжественно поклялся в том, что все необходимые меры приняты и все пройдет успешно, главное — сохранять спокойствие. Но вот что делать нам — а мы ведь до смерти боимся премьер-министра, — в газетах не написали.
Мы с полчаса просидели в машине, как вдруг Анна решила пройтись до супермаркета возле церкви и купить себе попить. Она спросила, не хочет ли кто-нибудь пойти с ней, но вставать никому было неохота, поэтому мы отказались.
— Вам купить чего-нибудь? — спросила она. Нет, нам и так неплохо было. Когда она вышла из машины и уже шла по причалу, я вдруг решился и выскочил вслед за ней.
— Ты что, Матиас, передумал?
— Да, — ответил я, — все равно я уже замерз в машине сидеть.
— Хорошо.
Мы зашли в маленький супермаркет, Анна впереди, а я чуть позади. Если не знаешь Анну, можно подумать, что она привыкла командовать. Мне пришло в голову, что это из-за ее ровной осанки, взгляда, отыскивающего нужное на полках с продуктами или на рабочем месте, целеустремленной и четкой походки. Решительно прошагав мимо бакалейного и мясного отделов, она направилась к прохладительным напиткам, спрятанным в самых недрах магазина.
— Ты что будешь? — спросила Анна, доставая себе воду и показывая на холодильник со всякими бутылками и картонными пакетами.
— Не знаешь, тут есть что-нибудь яблочное?
— Та-ак, посмотрим… яблоко… яблоко… яблоко… — Анна изучила содержимое полок и вытащила маленький зеленый пакет с прилепленной соломинкой. — Вот.
— А это вкусно?
— Ну-у, ничего. По вкусу похоже на яблоко.
— Хорошо.
Я забрал яблочный сок, и мы пошли к кассе, расплатились, вышли на морозный солнечный воздух и остановились около урны. Мы не могли придумать, о чем бы поговорить. Я очень мало знал об Анне. Ну, за исключением того, что она больше не ходит на выставки, о чем я украдкой прочитал в архиве Хавстейна. Старшим из трех моих соседей-пациентов был Палли, и только за ним — Анна, однако как-то само собой сложилось, что она стала для остальных словно матерью, которая присматривает за тобой, даже когда ты от нее отворачиваешься.
