— Угу.
— А ты знал, что я родился в тот самый день, когда люди впервые высадились на Луне?
— Правда?
— Конечно. Примерно в тот самый момент.
— Может, благодаря им ты и родился? Тем, кто высадился на Луну?
— Точно нельзя сказать. Но и такое не исключено.
А потом я добавил:
— Но это, скорее всего, не так уж и важно.
— Угу.
— А ты знал, что космонавты играли на Луне в гольф?
— Правда?
— Честное слово.
— А зачем?
— Ну-у, просто для забавы. И знаешь, мячик для гольфа как улетал в космос, так и не останавливался потом.
— А сколько сейчас на Луне человек?
— Сейчас там никого нет. Только куча вещей, которые туда привезли. Например, ботинки-луноходы База Олдрина. А всего там побывало двенадцать человек.
— Они, наверное, стали очень знаменитыми, эти двенадцать человек.
— Да, во всяком случае, на какое-то время.
Софус долго молчал.
— Матиас?
— Да?
— А какого Вселенная размера?
— Не знаю, — ответил я, — но довольно большая. Во много миллиардов раз больше Фарер.
— А вот если бы я был на одном конце Вселенной, а ты — на другом и мы шли бы друг к другу, как думаешь, мы бы тогда встретились?
— Наверное. Только идти пришлось бы долго. И нам потребовались бы хорошие ботинки.
Он немного пораздумывал над этим, пытаясь представить такое, но ничего не вышло, вообразить подобное невозможно.
Я кивнул головой на коробку с конструктором:
— Ну как, начнем собирать?
Софус пожал плечами:
— Не обязательно.
— Почему, вполне можем начать, — сказал я.
— Нет смысла. Закончить мы все равно не успеем.
— Ты о чем это? Давай же. Ты можешь стать главным склейщиком.
— Мы уезжаем на следующей неделе.
Так уж оно получилось. Я почти ждал этого. Однако я не предполагал, что так расстроюсь.
— Ты уверен? Куда?
— В Торсхавн. Папа нашел там работу.
Софус отшвырнул конструктор и отвернулся к стене.
— Но разве ты не рад, у тебя теперь будет куча друзей. Знаешь, в Торсхавне же много детей твоего возраста.
— Мне и сейчас хорошо. Здесь.
Возразить было нечего.
— И тут ты, — добавил он.
— Все будет хорошо. Так всегда бывает. Мне кажется, у тебя там все будет просто супер. Я слышал, там и девчонок много.
— Мама с папой сказали, что летом мы, может, съездим в Данию, в гости к Оулуве.
— Замечательно. Ты рад?
Все еще уставившись в стену, он изобразил преувеличенную радость:
— Да.
А потом опять стал серьезным, не пытаясь больше выглядеть взрослее, снова стал грустным Софусом.
— Когда я уеду, ты меня тоже забудешь? Как тех космонавтов?
Я посмотрел на него.
— Я их никогда не забывал, — ответил я, — я по-прежнему их помню. Поэтому и тебя не забуду.
— Если хочешь, можешь записать наш адрес в Торсхавне. Мама наверняка его помнит.
— Естественно, запишу. А знаешь, у меня есть адрес База Олдрина в США.
— Ты писал ему письма?
— Нет.
— Обещай, что напишешь мне.
— Ясное дело, напишу.
Перед уходом мы немного побеседовали с его родителями, я поблагодарил Сельму за ужины, которыми она меня кормила, когда я приходил к Софусу. Поблагодарил за возможность приносить пользу. Поговорил с Оули о его новой работе в одном из офисов в центре Торсхавна. Поговорили о Гьогве. Хорошо, что кто-то еще здесь остается, так мы решили. Им и самим хотелось бы остаться, но не получалось, с деньгами было плохо, и Оули считал, что если Фареры действительно добьются независимости от Дании, то будет еще хуже. Так мы и беседовали. О мелочах и крупных политических встрясках, которые я изучал в школе несколько световых лет назад, а с тех пор ничего не изменилось. И в конце концов я рассказал ему, что воспользовался его предложением и однажды взял его лодку. Рассказал о новогоднем вечере и о человеке, которого мы вытащили из моря. По Оули было видно, что слышать это ему приятно. Он был горд тем, что благодаря его лодке мы спасли человека, что он, Оули, как раз в тот момент жил здесь и у него была лодка и что в нужное время все сработало, как надо. Он улыбнулся и сказал:
— Берите ее, когда хотите. Я оставлю ее здесь. На всякий случай.
— Ты не возьмешь лодку с собой?
— Я все равно редко ей пользовался. Оставлю тут. Лодка может очень пригодиться.
Но нам она так и не пригодилась. Мы больше никогда ее не брали. Мы уехали, а лодка так и осталась лежать в бухте.
Пожав ему руку, я сказал: до свидания. Я уже вышел и спустился по ступенькам, когда Оули открыл дверь и окликнул меня:
— Кстати, почему ты больше не поешь? Ты уже давно перестал петь…
— Потому что сейчас у меня все в порядке, — ответил я и ушел. Через неделю, в среду, я собирался в последний раз заскочить к ним, чтобы попрощаться с Софусом и Сельмой. Стоя на кухне на Фабрике, я видел, как они складывают оставшиеся вещи в грузовик, но они опередили меня, как и во многом другом, и когда я наконец надел ботинки и вышел во двор, то увидел, что грузовик уже уехал. Птичка улетела. Теперь в Гьогве на три жителя меньше.
До конца марта я продолжал делать ту работу, которую мне подыскал Хавстейн, то есть помогал чужим людям разбивать сады. И вот однажды мне позвонил — господи-боже-ты-мой — журналист, которому во что бы то ни стало приспичило сделать репортаж о чокнутом норвежце, который прямо посреди зимы сажает сады. Сначала я не мог понять, откуда в редакции «Сусиалурин» или «Дагбладид» пронюхали обо мне, но потом догадался, что это Хавстейн поспособствовал. Он полагал, мне будет полезно, если я осознаю, что спрятаться все равно не удастся, и лучше, по его словам, сразу взять быка за рога.
Ни хрена, сказал я.
Забудь.
И речи быть не может.
К черту.
Однако если ты живешь в реабилитационном центре для пациентов с психическими отклонениями, ты можешь лишь высказывать мнение. Уже в следующий понедельник я ехал в машине, а возле меня сидел охочий до новостей журналист из крупнейшей фарерской газеты. Никакого плана насчет интервью у меня не было, я просто решил изобразить из себя придурка, с которым совершенно невыносимо разговаривать.
