Однажды к ней пришла ее мать.
Когда она солнечным вечером зашла в палату, был обычный среднестатистический понедельник, а воздух наполнился апрельским теплом. Она была худощавой, с длинными темными волосами и огромной сумкой в руках. К тому моменту я пробыл у НН уже час, а может, и полтора. Сидя в палате и читая книгу Хавстейна про острова Карибского моря, я сначала попутешествовал по архипелагу, а затем, остановившись почему-то на Гренаде, попытался запомнить количество жителей, отзывы о гостиницах двадцатилетней давности, достопримечательности, которых, возможно, уже не существует, и длину плавательного бассейна, может давно засыпанного песком. Коротко кивнув, она повесила куртку на крючок у двери и, присев возле меня на стул, посмотрела на дочь. Мы немного помолчали.
— Уезжаешь? — Она показала на книгу, лежавшую у меня на коленях.
— Нет-нет, — ответил я, — мне просто нравится читать о местах, где я не был.
Молчание.
— Как по-твоему, о чем она сейчас думает? — спросила она, глядя в пустоту.
— Не знаю. Может, ни о чем.
— Правда ведь, она красивая?
— Да, — ответил я, — красивее я не встречал.
— Ты знал, что она каталась на автобусах по Фарерам? Просто так? Они ее и свели с ума, автобусы.
— Да, я слышал об этом.
— Тебя Матиас зовут, так ведь?
— Да.
Она представилась и протянула мне руку.
— Она много о тебе рассказывала.
Вот как? Что рассказывала?
— П-правда? — спросил я, запинаясь.
— Когда приезжала ко мне на Рождество. Показывала мне твои фотографии. Наверное, она уже начала выздоравливать и могла уехать из Гьогва. Она об этом говорила?
— Иногда. Не часто, но иногда говорила.
— Вот только не знаю, куда она собиралась ехать. А ты знаешь? Может, в Данию?
— Может быть.
Она поднялась со стула и, подойдя к кровати, взяла НН за руку и погладила по голове. НН, накрытая простынкой, казалась такой маленькой, почти незаметной. Теперь в палате слышен был лишь монотонный писк электрокардиограммы, отсчитывающей удары ее сердца.
Жужжание кондиционера.
Шум машин.
Весна.
Ее мать повернулась ко мне:
— Они были вместе с этим… Карлом?
— Когда это произошло?
— Нет. Они были вместе? — Она слегка зарделась. — Ну, то есть они встречались? Понимаешь, о чем я?
Я кивнул:
— Да. По-моему. Вы не знали?
— Она мало о нем говорила. Разве только что есть такой Карл и что он из Штатов.
— Нам тоже известно не больше, — сказал я.
— Знаешь, она только о тебе и говорила. Господи, столько разговоров было, — она тихонько засмеялась, — она как будто тебя изучала. Ты и только ты — с утра до вечера, будто ей вновь четырнадцать лет.
— Я не знал.
— Ты действительно ничего не знал?
Я помолчал.
— Да, — ответил я.
— Она ничего не говорила тебе?
— Напрямую — нет.
— А ты?
— Я?
— Ты ее любил? — Она быстро исправилась: — Любишь ты ее?
— Да, — прошептал я.
— Хорошо.
— Не уверен только, что это поможет.
— Скорее только это и поможет.
— Чему же?
— Всему.
Мы немного помолчали. Просто сидели и обдумывали, и ни один из нас не знал, правда это или просто принято говорить, что любовь может помочь. НН дышала ровно, а стрелки на часах плавно, секунда за секундой, двигались вперед. Я думал о Вселенной, что если я прямо сейчас отправлюсь со скоростью света в центр Млечного Пути, например, то доберусь туда за двадцать один год, а НН придется лежать тут и дожидаться меня 30 000 лет.
Но так быстро никто не летает.
В плохом настроении я часто про такое думал.
Благодаря Эйнштейну слишком далеко мы друг от друга не убежим.
В палату зашла медсестра, кивнула нам и начала снимать показания: нажала на кнопку, повернула рычажок, сделала отметку в журнале и опять ушла.
Мать НН посмотрела на настенные часы и сверилась с наручными:
— Мне, пожалуй, пора.
И тут меня осенило. Если не сейчас, то, возможно, я никогда этого не узнаю.
— Можно вас кое о чем спросить?
— Ну конечно.
— Как ее зовут?
Она посмотрела на меня так, словно не поняла вопроса:
— Ты не знаешь ее имени? Как это? Она разве не говорила, как ее зовут?
— Никто на Фабрике не знает, — ответил я, — кроме Хавстейна. Может, только он и знает. Наверное, она из-за автобусов не хотела, чтобы люди знали ее имя. Поэтому мы называли ее НН.
— No Name?
— Да.
Она посмотрела на лежащую в кровати дочь. Хорошо бы за окном пролетела птица или лицо НН озарилось слабой улыбкой. Это бы так много значило для нас. Но ничего не произошло.
— София. Ее зовут София.
Поднявшись, ее мать сняла с крючка куртку, оделась, застегнулась и опять повернулась ко мне:
— Ты как думаешь, она поправится?
Я задумался. Я понимал, что ей хочется услышать. Но мой ответ был другим.
— Нет, — сказал я.
Я старался навещать Софию как можно чаще, несколько раз в неделю, но никогда больше не встречался с ее матерью. Может, она больше не приходила, а может, просто бывала в другое время и в другие дни. Наши пути больше не пересекались, и когда я заходил в палату, ее присутствия там не ощущалось.
После трагедии лес у въезда на Хвитансвегур словно изменился. Сколько мы ни сажали, он становился все меньше и меньше, и в конце концов от него осталась только нелепая кучка деревьев, у которых никто не останавливался. Теперь работали мы всего два дня в неделю, и то если нам звонили из регионального управления, поэтому я сидел на Фабрике и ждал звонка. Иногда я помогал Палли, разгружал корабли, носил ящики с рыбой, водители подбрасывали меня до Торсхавна, а оттуда я добирался на автобусе домой.
Еще я читал.
«Путеводитель Филдинга по островам Карибского бассейна и Багамам».
790 страниц и ни единой фотографии.
Бесчисленные заметки, сделанные Хавстейном, подчеркнутые строки и вложенные листочки.
Понимал ли он, что почти все сведения уже устарели?
Понимал ли он, что Монтсеррат еще в девяностых был полностью разрушен при извержении вулкана?
