В 1987-м вернулись в Москву, жили в Таниной квартире с ее матерью. Трудно было приспосабливаться. Во-первых, уже привыкли к Германии, а во-вторых, вернулись уже в какую-то другую страну, не ту, из которой уезжали. Дашка и Лешка в Германии учились в русской школе, но все равно им в московской приходилось туго — по-другому учили, что ли? Не поймешь. Таня в Германии была домохозяйкой, а тут перестройка, надо вроде зарабатывать — в моей организации началась неразбериха. Таня пошла экономистом на стекольный комбинат. Но все равно было плохо и ничего не понятно.
Я пытался что-то сделать, найти какую-то щель, чтоб в ней укрепиться. Вроде возможности открывались необозримые. Все вокруг, у кого были связи, прибирали к рукам предприятия, пристраивались. Я было тоже купил ваучеры, но неудачно. Меня мои же «связи» надули: оказалось потом, что это было единственное предприятие, ваучеры которого нельзя было перекупать у рабочих, которым их выдали. А один мой знакомый умудрился прибрать к рукам, через различные услуги кому надо, контрольный пакет акций довольно большой фабрики — сейчас, я слышал, у него уж и газеты свои, и чего только нет. А я все крутился туда-сюда, старался понять новые законы и постановления. Видимо, их и не нужно было понимать, а просто действовать.
Тут еще меня стало давить чувство, что время поджимает. Всего на всех надолго хватить не могло. И не хватило. Я чуть не запил от разочарования, когда после всех этих попыток обнаружил, что ничего не успел. Были кое-какие сбережения в Сбербанке, но в 1991 году государство их заморозило. Когда отдали в 1993-м — это были уже гроши, а не деньги. Государство всех обокрало. Делать в этой стране было больше нечего. Мы с Таней влезли в долги, собрались и двинули в Германию. Связь там я поддерживал все это время, но уехали почти что чудом. Как там поначалу устраивались — лучше не вспоминать. Квартиру в Москве продали уже после отъезда, через посредников. Долги раздали, почти ничего не осталось.
Год прошел, и два — зачем приехали? Такой вопрос вставал. Хоть и жизнь тут красивей и спокойней. Работал «на дядю»; квартиры своей нет, ничего позволить себе не можешь — ни тряпку лишнюю купить, ни фруктов. И все-таки не сдавались. Думал я: неужели такую жизнь прожил, столько перетерпел, чтоб все другим досталось? Нет, я заслужил. И вот началось сбываться. Мало-помалу стал партнером, потом полноправным хозяином своей фирмы. Пусть небольшой, но со стабильным доходом, риска немного. Потихоньку каждый год расширяю. Таня поначалу работала — и кем только работать не приходилось — а потом наконец дома сидеть стала. Как нормальные люди зажили; а то дети все стеснялись. Дети растут, школу закончили, в университет поступили. Все нормально. В Америку по делам съездил.
А Олеся-то умерла. Я звонил иногда, помочь предлагал чем-нибудь. Она всегда говорила: все есть, ничего не надо. И вот звоню, потом еще, случайно на соседку попадаю — умерла, говорит. А Вадим, говорит, новый русский. Мне любопытно стало, решил его повидать. Даже с Таней поссорились — не едь, говорит, в Москву. Или меня, говорит, возьми. Поехал. Увидел. Даже завидно стало, по правде говоря. Как ему это досталось? Я вот всю жизнь пахал, а мне столько денег и не снилось. Ну, а вообще, хороший парень вырос. В меня, наверное. И внук.
Вернулся обратно: рассказал своим про Вадима. У детей — глазища по пять копеек… Дальше живем. А что делать?
17
Вадим, дабы проявить себя радушным хозяином, отправился на кухню за новой порцией провизии. Раскрывая холодильник, он вдруг подумал, что стало хуже. К уже напроисходившему добавилось еще и это неожиданное унижение… К тому же по пути из кухни назад он начал подозревать Кольку в покровительственном отношении.
Колька об этом, конечно, не знал. Потому и сказал как ни в чем не бывало, устраиваясь поудобнее и не замечая пятна, которое перед этим посадил на обивке:
— Ну, давай, рассказывай. А то я в своих скитаниях совсем это самое… от жизни отстал. Новости-то я главные знаю. Но ощущение — что такое жить сейчас в нашей стране — потерял.
Вадиму в этот момент удивительным показалось предположение о существовании вокруг какого-то другого, большего мира, к которому он будто бы был причастен. Он не знал, как ему реагировать. Помолчав, он сумел из себя выжать зачин:
— Ты знаешь…
И Колька сейчас же взглянул с интересом. А Вадим почувствовал себя собакой, прогавкавшей нужное количество раз. Следовало, конечно, продолжить — Колька уже приоткрыл рот.
— …У меня самого пропало. Ощущение настоящего времени. Каждая эпоха вроде имеет свой стиль, аромат, вкус… Взять двадцатые года, пятидесятые — какие угодно. При упоминании — сразу конкретный образ всплывает. А сейчас — какой стиль этого времени, какая идея? Я, например, ничего не ощущаю. Живешь в море сумбура, который все растворяет…
Колька предложил версию:
— Возможно, это последствия как ее… глобализации. Все становится похоже на все — куда ни плюнь, везде кока-кола, американские фильмы, компьютеры. Это, брат, грустно. Корпорации пытаются захапать весь мир. Вот так приедешь в Алжир — а там нет ни узкой арабской улочки… ни резной шкатулки, сделанной вручную… Зато полно пылесосов и этих… домашних кинотеатров.
— Ну, это с твоей точки зрения грустно. И с моей. А если встать на место людей, которые живут на этой узкой арабской улочке? Или, скажем, их детей? Думаешь, они хотят свой неповторимый быт? Или все-таки кока-колу и компьютеры?
— Это, брат, это… сложный вопрос. Все-таки, наверное, не все дети. И уж точно не все взрослые. Особенно в мусульманском мире, да? Они сопротивляются.
— Ну да. Даже у нас много таких, которые сопротивляются. Вопят, что с приходом капитализма все рухнуло… Вот как ты говоришь. Все захватили корпорации, макдональдсы… все ужасно…
— А что, нет?
— Это они ужасного не видели. Вот в Колумбии — ужасно. Там война длится уже двадцать лет. И воюют все со всеми — наркомафия, государство, левые, правые, частные армии, партизаны. Чтобы высунуть нос из дома, надо вооружаться и ходить группами. Плюс эпидемии холеры, коллапсы валюты…
Вадим увлекся и разжевал панцирь от креветки.
У Кольки в животе заурчало.
— Слушай, неужели ты в это веришь? Русский человек — он же это… не такой, как все. Русский народ — это нечто особенное.
— Да ладно… Это писатели выдумали. Ничего особенного. Ему тоже хочется хорошо жить, в комфорте. И пить кока-колу, и пылесосить.
Колька засмеялся:
— О-о… ну этого и следовало ожидать. Что еще может думать преуспевающий бизнесмен… Кока-кола форева!
(Или: Колька захохотал? Подавился? Поперхнулся?)
Вадим почувствовал свое учащенное сердцебиение. Ему вдруг понравилось высказываться. Давно уже не говорил вот так… объемно.
Колька иронически резюмировал, разглядев свои руки с длинными грязноватыми ногтями:
— Значит, все тебе у нас нравится… все движется в сторону прогресса…
