Сбавил шаг, приблизился, заглянул.
У мальчика не было ни единой конечности. Он был: большущая голова с глазами, тонкая белая шея с жилкой, и тело — чурбанчик, замотанный в распашонку.
Вадиму при виде этого человека пришлось заново учиться дышать. Мальчик смотрел на него, и Вадим в ответ — неотрывно. Между тем оттуда, где Вадим еще не был, со стороны темной лестничной клетки, донеслись голоса. Скрипучий, развязный голос старой бабы ворчал:
— Куда ты, хуй облезлый, все ведра отсюдова подевал? Все лакаш водяру, мудило сраное, все пропиваш и растаскиваш, а я из чево потом полы буду мыть? А, хуесос ты ебаный?
Второй голос исходил, по-видимому, из настолько испорченных связок, что звучал, будто медленное отхаркивание. Говорил он одновременно с бабой, произнося монотонные фразы, теряющиеся за речью противника, но выводя на последнем слове высокую сипящую ноту, чтобы быть хоть отчасти услышанным:
— …зда ебаная! ...лядина драная! ...не брал! ...бать!
Вадим продолжал смотреть на ребенка. У мальчика был такой вид, будто он судорожно сжимал в кулачке конфету — только никакого кулачка, разумеется, не было. Мальчик перевел взгляд туда, откуда неслись голоса. И, действительно, послышались глухие звуки падающих предметов, и на площадку выкатились участники диалога: седая растрепанная старуха, не перестающая ругаться, пинающая ногами грязного, двигающегося невпопад мужика. Тот сначала беспомощно толокся на одном месте, экономя энергию, и не успевал уворачиваться. Но затем изловчился и одним ударом расквасил старухе нос. Она заголосила и погнала его обратно, в глубь помещения.
Вадим немного отвлекся на потасовку. Тем временем из ближайшей двери вынырнула нянечка и как ни в чем не бывало, будто не замечая постороннего мужчину с портфелем, неспешно завезла кресло с мальчиком в эту самую дверь. Вадим только успел поймать его долгий голубой взгляд.
И снова отправился бесцельно плутать.
То, что он встретил, не было взглядом ребенка. Возможно, это не было даже человеческим взглядом. Не будет преувеличением сказать, что этот взгляд был важнее всего, что вообще знал Вадим.
Забравшись в машину, он постарался отдышаться. Ну, подумаешь, что он такого увидел? Некоторые видят вещи похуже, причем изо дня в день. Вот они, недостатки оранжерейного существования: привыкаешь ко всему комфортному и спокойному. А чуть сунулся в реальную жизнь, так сразу разбирает на пафос… Вообще, будь мужчиной. Ребята на войне гибнут, дети от голода умирают. Такова жизнь. Делай что-нибудь конструктивное.
Заводя двигатель, он уже окончательно успокоился. К тому же его осенило гениальное решение: найти для мальчика семью. В Штатах или в Швейцарии. Будет и у него хорошая жизнь. Хотя бы у него.
Ворвавшись в свой кабинет, Вадим дернул жалюзи за шнурки; ветер тут же взвинтил штопором бумаги. Вошла Лера: голубой плюш и бежевые колготы. Вадим упал в кресло:
— Кофе. И себе кофе. Кофе попейте.
Он был не в состоянии собраться с мыслями.
— Интернет. Это раз. Телефон — это два. Или как хотите. Организации, занимающиеся усыновлением детей за границу. Непосредственно семьи, желающие усыновить ребенка. Да! Инвалида. Ни рук, ни ног. Не падать! И такое бывает. Желательно, США или Швейцария. Первое, конечно, вероятнее. Но в Швейцарии климат! И вообще цивильно.
Вадим побарабанил пальцами по столу:
— Вот, собственно, и все. Это самое важное. Вас как будто сейчас нет, а я займусь делами.
Лера была похожа в этот момент на собаку. Понятливая, умная и добрая. Почему у меня до сих пор нет собаки, подумал Вадим.
Вечером Илюшка нагнал его в прихожей и повис на шее. Маша была на кухне: перемешивала в стеклянной миске салат. Вадим чмокнул ее, и она рефлекторно отерлась плечом, как обычно делал Илюшка.
Вадим обнимал сына и думал, что это не рассказать нельзя. Но и рассказать тоже нельзя. Ей. Как ей такой теперь рассказать? Слишком интимно, слишком огромно. Оно не вместится между ними. Может, облечь в такие слова, чтоб показалось совершенно обыденным? Лицемерие, да. Но это лучше других вариантов.
Илюшка ковырял вилкой в салате:
— Мам, что это кислые бусинки?
Радиоведущая:
— Что это за кислые бусинки… Это клюква, котенок, такая ягодка. Растет на болотах. Если не нравится, откладывай на край тарелки.
Маша пошла за горячим и вернулась с прозрачной кастрюлей.
— Рыба получилась суховатой. Сегодня не было той жирной лососины, которую я в прошлый раз покупала… А мы в цирк ходили.
Вадим спросил у Илюшки:
— Понравилось в цирке?
— Да, слоны, тигры. Я обезьяну трогал.
— Как обезьяну?
— Там в фойе выводили животных, — объяснила Маша. — Илюш, косточку вилкой отдели, потом кушай… Еще мы гладили медвежонка и фотографировались с ним. А ты как сегодня?
Вадим уже настроился на ни к чему не обязывающий, игрушечный обеденный разговор. Молодец, Маша, прекрасно справляешься с ролью жены и матери. Умная, старательная и спокойная.
— Я… это. Ездил тут в интернат для детей-инвалидов. Мы компьютеры им поставим и будем обслуживать. Даром, само собой. Это Серенький придумал, — приврал Вадим неожиданно.
Маша не поверила последней фразе, и Вадим смутился. Умная Маша. И смотрит так умно. Не смотри, а то больше ничего не скажу.
И это она поняла: отвлеклась на сына. Вадим продолжил:
— Там такой мальчик был, без рук и без ног. Мы нашли ему семью в Массачусетсе — осталось только вырвать из лап государства. Там такая заведующая, это что-то… Подмажешь — не возьмет. Но чуть больше подмажешь, и все о'кей! Все бумажки подпишет, кому надо отнесет. Дети — наш генофонд. Будущее России.
Видимо, у него не совсем получилось обыденно подать информацию: жена и сын приоткрыли рты. Илюшка, не отводя глаз от Вадима, подергал Машу за рукав:
— Без рук и без ног.
Маша прокомментировала:
— Да, есть такие больные детки. У них болеют ручки и ножки, а у некоторых ручек и ножек нету совсем. Папа подарил им компьютеры.
— А как они ходят?
— Наверное, никак. Они ездят в специальном кресле.
— А как они играют в компьютер?
Маша не нашлась, что сказать, и посмотрела на Вадима. Он тоже не знал.
Когда Илюшка лег спать, Вадим просмотрел в кабинете бумаги. Позже спустился вниз и сел на диван. Сидел просто так, без дела. А что ему было делать? Сегодня он подглядел. Узнал страшную тайну, открывшуюся наполовину несуществующему ребенку. Тайна: вот это все, что есть. Больше ничего нет.
Из глубины квартиры послышались голоса. Они медленно приближались: в конце концов локализовались в ближайшей комнате. Это Маша и новая няня уселись с удобством для женской неторопливой беседы. Няня, женщина лет тридцати с небольшим, чернявая и довольно красивая, нараспев говорила:
