— Мила, пожалуйста, постарайся некоторое время не пить…
Тогда Милка стала кричать:
— Что ты мне все время указываешь? Позвала на вечеринку, а теперь пить нельзя? Самую умную из себя строишь?
Мужичок дерзко глядел из-под ее локтя, поддерживая свое внезапно обретенное счастье перед зарвавшейся хозяйкой. Сцена становилась все более некрасивой. Публика вперилась взглядами в участников; дополнительный народ подтягивался из соседних комнат. Маша, помолчав, произнесла негромко и мягко — но так, что всем было слышно:
— Мила, дорогая, у тебя все колени в сперме.
Реплика тоже была некрасивой, но возымела эффект: мужичонка отлетел от Милки как пробка. Она вместе с присутствующими воззрилась на свои ноги, затем состроила обиженную гримасу и гордо ушла, свалившись одной ногой с каблука. Мужичок оценил свои шансы и побежал за ней следом. Вадим в своем кресле закрыл глаза. Он был готов провалиться сквозь землю, как будто у него были в сперме колени.
Когда рассосались гости, Вадим поплутал по квартире и, умилившись, подумал: «Соображалка не работает». В предвкушении беспробудного сна он побрел в направлении спальни. Однако, добравшись до места, услышал вдруг голоса и метнулся в ближайшую дверь. Помещение оказалось ванной; стоять было трудно, и пришлось поместиться на унитазе. Голоса между тем приблизились: Вадиму все было слышно через вентиляционный люк. Жена его декламировала с лекторской интонацией:
— Вот, посмотри, я устроила ему вечеринку, чтоб он хоть немного развеселился… А он сначала шатался один по квартире, а потом вообще испарился. Я просто не понимаю, что происходит!
Дима строил из себя умного:
— Ну мало ли что… Мало ли что у человека бывает. На работе, к примеру. С женами в таких случаях обычно не делятся — чтоб паранойю не вызывать и всякие охи-вздохи. Расслабься, все будет нормально.
— Что значит «обычно не делятся»? Я же не такая жена, как Милка… я же не полная… хм-м. Я могу понять.
Вадим готов был поклясться, что в этом месте Дима поправил очки. Маша продолжила:
— Мы с ним совсем отдалились друг от друга. Мы вообще уже не спим вместе. И самое интересное: я над этим давно ломаю голову… Когда не спишь с человеком, он перестает быть тебе мужем. То есть у меня возникает чувство, что мы вроде как давние друзья, что ли. Или брат с сестрой. Мы уже не одно целое — у каждого своя жизнь. Я чувствую, что у меня нет теперь на него каких-то особых прав, я не могу лишний раз что-то сказать. Обращаюсь к нему не запросто, а с некоторой церемонностью… Я просто не понимаю. Что такого фундаментального в сексе? Неужели просовывание одной части тела в другую имеет такое значение, что на корню изменяет статус двух людей друг относительно друга? Я чувствую теперь, когда мы не спим, отсутствие чего-то настолько важного, что даже не знаю, как себя с ним вести!
Воцарилось молчание. Затем Дима сказал:
— Я не очень смыслю в подобного рода делах. Но это действительно интересно. Я, признаться, тоже не знаю, отчего секс так важен. Наверное, э-э… инстинкты. Муж от брата отличается тем, что с ним выводят потомство. Природа заложила такой алгоритм.
Маша подумала и добавила:
— Я тут на днях писала про один его сексуальный экспириенс — настолько перевозбудилась, что побежала в ванную и довела себя до того, что у меня чуть половые губы не отлетели…
В воспоследовавшей паузе послышались шорохи и чмоки. Затем Димин голос зашептал с придыханием:
— Ты такая сладкая… Расслабься…
Маша вдруг вскочила откуда-то:
— Не могу… Может быть, потом… Я сейчас не в настроении. И вообще, как-то ты меня не спонтанно соблазняешь, противно…
Затем послышались приближающиеся шаги. Дверь в ванную отворилась, и Маша с Димой оказались на пороге, прямо перед Вадимом. Он привстал. Маша по его лицу поняла, что он все слышал, а он увидел это понимание на ее лице. Дима тоже кое-что понял: что в этом доме ему больше появляться не следует. Дима, однако, был пьян и омерзительно лыбился.
Подойдя вплотную к Вадиму, неожиданно резким движением Маша столкнула его в ванну, почему-то полную холодной воды. Падая, Вадим ощущал, что улыбается виновато и глупо. В общем и целом, это стало логичным завершением вечера.
4
Ближе к концу рабочего дня Лера сказала:
— Вас Александр Морев, Вадим Сергеевич.
Он, недоумевая, взял трубку.
— Здорово, брат, ну… как жизнь? — Саша был, по-видимому, весел и пьян.
— Э-э… Как обычно, — ответил Вадим осторожно.
— Ну и ладушки. Не заедешь в Солнцево ко мне вечерком? Я б и сам заехал к тебе — да у меня машины нет, ты же знаешь… Выпьем чуток, поболтаем. Уж сколько не виделись…
Вадим был огорошен нехарактерностью предложения. Затем вспомнил, что обещал сделать почтовый перевод и забыл.
— Что пить будем?
Саша захрюкал.
— Что купить, в смысле?
— А-а, — Саша обрадовался. — Да водочки. Ну и там, закусон какой-нибудь, если не жалко.
— Какой у тебя номер дома?
— Да хер его знает… Я на номера не смотрю. Десятый, что ли. Около овощного прям. Пятый этаж, квартира слева — там дверь черная такая, зараза.
— Я в семь — полвосьмого буду.
А ведь он был когда-то совсем не глупым, даже интересным человеком, подумал Вадим о брате. И стал собираться.
К лифту он выходил, думая о вещах, не относящихся ни к чему, — о чертиках, подушечках для иголок и желтом цвете. В холле находился большой аквариум; одна из обитающих в нем рыб особенно нравилась Вадиму. Большая, размером с ладонь, с огромными глазами. Она была задумчивой и смотрела умно, как собака. Во всяком случае, она точно была умнее некоторых людей. Так иногда казалось.
Подъехав к дому около овощного, Вадим обнаружил Сашу сидящим у подъезда на лавке. Начал вытаскивать сумки с едой, и брат восхищенно присвистнул:
— Ну ты зафаршировался! Это ж нам до утра не осилить!
— Я до утра не буду — завтра на работу, — предупредил на всякий случай Вадим. Неизвестно, какие у Саши планы на его счет. — Ты меня встречаешь?
Саша слегка смутился:
— У меня ключа нет.
— В смысле?
— Посеял. Будем дверь ломать.
Вадим замер. Он мог предположить все что угодно.
— А это все еще твоя квартира?
— Да ты че? — возмутился Саша. — Угорел, что ли? За кого ты меня принимаешь? Просто я не такой, как ты, вот и все. Это ты такой — на работу, да галстук, да костюмчик. А я — свободный человек, где темнеет — там и ночую. Я здесь неделю назад был. Там еще мои макароны остались, увидишь все это шило.
