А они взяли энциклопедию командира РККА и начали изучать созвездия. Сонно тыкали в нее пальцами. И Вадим ощутил, что все у него еще впереди, и был абсолютно счастлив.
Засыпая на старом матрасе, он подумал: уже весна. Пора бы на дачу… Распахиваешь утром окна, вдыхаешь… Цветут яблоневые деревья… Бежишь к колодцу… Огромная белая собака, Снежок… Илюшка жует редиску…
Он погрузился в фантазии о деревенской жизни. Бездетная семья, Иван Алексеевич и Лидия Александровна, работали у Вадима, присматривая за домом, и вели практически натуральное хозяйство. Молоко от своей буренки, теплые калачи, клубника, огурцы, баклажаны… Сметана, в которой стоит ложка. Сливовая настойка… Все, решено. Надо начинать жить на полную катушку. Человек живет один раз, и, наверное, не для того, чтобы прятаться в своей спальне и стесняться какой-то там приживалки.
6
В следующий раз Вадим обнаружил себя на Страшном Суде. То, что это был именно Страшный Суд, он уяснил не из антуража, а просто — знал, потому как должен был знать. Чувствовал он себя гнусно, тем более что страдал похмельем, и пробовал анализировать некоторую фальшь ситуации. Бог пристально разглядывал его с возвышения. Всевышний был его собственной женой Машей, только изысканно чернокожей. В антикварном шифоновом платье двадцатых годов и туфлях Прада из новой коллекции.
Все это находилось нигде. Не удавалось определить, на чем стоят ноги; перспектива терялась в дымке. Было скорее темно, чем светло, холодно, нежели жарко, и пахло не очень приятно — каким-то вековым потом, засаленным тряпьем — в общем, древностью. Вадим разглядывал любопытнейших персонажей. Ангел, пузатый рыжий мужик, весь покрытый кудряшками и абсолютно голый, щурил маленькие глазенки, облизываясь, и выглядел так, будто только что съел жареную курицу. Шуршали полами длинных одеяний старики с клюками и немытыми бородами. Две несовершеннолетние девицы в мини-юбках громко хихикали в стороне. Одна рассказывала, что ее пудель Вася любит кушать веревки и целлофановые пакеты, и потом их приходится вытягивать у него из одного места. А недавно она вывела его погулять, сама стоит с ребятами, вся такая крутая, они от нее прямо тащатся, и вдруг замечают, что у Васи из жопы что-то торчит. А он, видимо, в прошлый раз съел где-то под окнами презерватив, и теперь этот презерватив, весь коричневый, болтается чуть ли не до земли. Ребята как начали ржать, и теперь уже во дворе, наверное, год нельзя появиться. А то со стыда можно будет подохнуть.
Девушки считали подобные разговоры вполне уместными, а Вадим устыдился и больше не поднимал глаз. Богу, наверное, не полагалось по статусу пытаться привлечь внимание, и он выжидал. Вадим же, со своей стороны, порядков не знал и чувствовал дискомфорт, готов был даже провалиться сквозь землю или что там у них имелось в качестве пола.
Постояв таким образом, он решил как можно естественнее обратиться к Всевышнему. Очевидным являлось одно: распорядком была запланирована Вадимова аудиенция. Затем ему пришло в голову, что для Бога все эти сомнения и уловки должны быть прозрачны. Удивительным было то, что Вадим совершенно не мог подумать о Создателе в женском роде.
Наконец он набрал в легкие воздуха и взглянул Богу в глаза, составив при этом задумчиво-отрешенную мину.
Всевышний ответил долгим укоряющим взглядом и оправил на себе платье. Затем спросил приятным глубоким голосом:
— Ну и что Вы можете сказать в свое оправдание?
Вадима поразила изысканная вежливость интонации. Зубы у Бога были ослепительно белыми, а на плече Вадим заметил тонкую лямку бюстгальтера. Он прокашлялся и вместо ответа осведомился:
— Простите, а в чем мне следует оправдаться?
Вадим почувствовал гордость: оттого что не теряется и в таких ситуациях. Выставил одну ногу вперед. Не обнаружил карманов и тогда положил правую руку поверх бедра, а левую руку — на правую. Поза его вышла деланной и героической. В другом месте оказалась бы пафосной и неподходящей мужчине с традиционной ориентацией, а здесь почему-то — вполне уместной.
У Творца на лице проскользнула улыбка. Прозвучала мелодичная фраза:
— Вы ведь не верили в Бога…
Вадим с готовностью поддержал беседу:
— Собственно, я бы рад… да только вот не было оснований.
Мини-юбочные девицы замолкли и начали слушать. Вообще, окружающие заинтересовались. Ангел приоткрыл рот, выпучил глазки и почесал в промежности.
Стало ясно через какое-то время, что Всевышний собирался сказать что-нибудь умное, но так и не смог ничего придумать. Вадим хотел было ему помочь, но в голову как назло ничего не лезло. Тогда старикашка с клюкой, немного пошамкав ртом, произнес:
— Э-э… А вы какую кухню предпочитаете?
— Японскую, — ответил Вадим.
Все опять замолчали.
— Да вы присаживайтесь, — посоветовал кто-то. Вадим не понял, кто именно, но присел на небольшой пуфик. Затем встал: сидеть ему не понравилось. Бог спросил:
— А каких оснований вы бы желали для веры?
В прекрасные зеленые глаза Бога больно было смотреть. Но Вадим прищурился и смотрел все равно. Впросак он попасть не хотел. Сменив ногу, он начал искренним тоном:
— Если честно, то я бы их не желал. Это честно. А поверил бы, если б мне было… ну, недвусмысленное явление. Если б своими глазами увидел — вот как сейчас… В крайнем случае, я бы поверил, если бы мир был устроен так, что его никак нельзя было б вообразить без Бога.
После чего Господь положил ногу на ногу, свесил туфлю и начал балансировать ее на мыске. Затем сказал дружелюбно:
— Некоторые считают, что никак нельзя вообразить, будто такой сложный и многообразный мир мог существовать сам по себе, без участия высшего разума.
— Ну… это же некоторые. Все зависит от восприятия…
Вадим вдруг заметил, что небо вдалеке стало светлым, будто бы предзакатным, нежного розово-желтого цвета. С краю клубились белейшие облака, быстро меняя формы. Иногда от них отрывался тонкий кусочек, проносился через всю панораму и рассасывался, не достигнув противоположного края. Кроме того, на розовом фоне возникали полупрозрачные буквы и фразы и тоже пропадали стремительно. Вадим решил за ними следить. Он продолжил:
— Мне сама сложность и многообразие кажутся лишь подтверждением: того, что этого никто бы не смог придумать. Возможно, сама концепция разума у меня такова, что разум всегда для меня конечен.
Подумав, добавил:
— Вообще, Бог как теоретическая фигура мне всегда виделся лишним звеном. Вопрос: откуда он взялся. Самоорганизовался. Если может существовать такая сложнейшая первопричина, как Бог, то почему же вселенная, тоже сложнейшая, не может быть этой первопричиной?
Теперь он увидел, что на небе выписывались его собственные слова. Стенографировались.
«Вот тебе раз. Так и запишут в скрижалях…»
