И вот теперь, когда Батя и другие вдруг признались, что есть в этом мире и еще люди, кроме жителей двух их смежных станций, Игорь ощутил, как возвращается в свое далекое детство, как невозможное чудо вдруг получает право на существование. Но не прошло и трех дней, как судьба снова со смехом объяснила ему, что перед ним опять ломали комедию.
Вот они, жители Партизанской. Жители всего остального метро. Позвоночник отдельно, череп отдельно.
— Я выберусь, — упрямо говорил Игорь темноте. — Найду Антоху. Разберусь со всем. Я выберусь.
Да только непонятно уже было — вслух Князев это произносит, или это в полудреме-полубреду ему чудится, что он так говорит. Божился выбраться, спасти, отомстить, и сам себе не верил.
А сны тут приходили странные.
Один снился ему раз в тысячный, в деталях повторяясь каждую ночь.
Вот он, по-прежнему облаченный в грязный, заплатанный балахон химзащиты, с автоматом под локтем, бредет против движения людского потока по знакомой ему уже до мелочей станции. Только не этой — темной, как братская могила, а ярко освещенной, сверкающей резным мрамором стен и полированным камнем пола, никелем и бронзой.
Нарядно одетые цветущие люди словно не замечают грязного выходца из преисподней, обтекают его, не задевая, весело улыбаются в скрытое уродливой прорезиненной личиной противогаза лицо, что-то со смехом говорят друг другу… Он для них сильных, здоровых, полных сил обитателей Верхнего Мира, не знающих ничего об ужасе Катастрофы, всего лишь чучело, клоун, вырядившийся в карнавальный костюм. Паяц, до того вжившийся в роль, что смердит трупом совершенно по-настоящему. И от понимания этого желание сообщить, предупредить их о приближающемся с неодолимостью рока Конце Света, исчезает без следа…
И тут Игорь видит брата, стоящего у края платформы, к которой приближается поезд. Тот самый — волшебный поезд-галерея, только живой, настоящий, мало похожий на тот темный призрак, что навеки застыл у перрона Партизанской.
— Антошка! — радостно кричит Игорь, не слыша своего крика. — Антон!
Двери поезда открываются, выпуская одних пассажиров и впуская новых, и вместе с людским потоком делает шаг Антон.
— Анто-о-о-он!
Игорь срывается с места и бежит, бежит вперед сквозь вязкую толпу. Бежит, оставаясь на месте, как таракан, влипший в каплю сиропа. Бежит, как бегают во сне — не чувствуя ног.
— Анто-о-о-ошка-а-а!
Поздно.
«Осторожно, двери закрываются, — доносится из динамиков равнодушный женский голос. — Следующая станция — Измайловская».
Синие двери с шипением начинают сдвигаться и парень в отчаянье делает рывок вперед.
Он почти успел — до двери остаются какие-то сантиметры…
Но пол рывком уходит из-под ног, гаснет свет, со всех сторон раздается оглушительный грохот, вопли и истерический женский визг…
— Чего кричишь?
Голос совсем не походил на Антошкин: высокий, почти писклявый и, одновременно, хриплый. Таким говорила бы злая кукла, оживленная колдовством.
Игорь открыл глаза и увидел в тусклом свете «фонарика» — он не помнил, чтобы «включал» его — небольшую фигурку — как раз размером с большую куклу — в бесформенном балахоне. Существо сидело у него в ногах. В руках гость вертел пустой федотовский «Бизон».
«А шпага?»
Рука лишь цапнула воздух у бедра — он был безоружен.
— Оружие не заряжено, — скрипучий голос звучал из-под низко опущенного на лицо капюшона. — Глупо.
— А все равно… — пересохшее горло подвело Князева, и он закашлялся. — Все равно тут никого нет. Пусто тут.
— А я? — равнодушно спросила кукла.
— Ты мне только кажешься, — Игорь утомленно опустил веки. — Нет тут никого и взяться неоткуда. Ты сейчас сгинешь. Проснусь вот, и сгинешь.
Что-то холодное коснулось его горла и больно царапнуло кожу. Князев снова поднял опухшие веки: перед лицом покачивалось острие шпаги. Его шпаги.
— А если я тебя на этот вертел надену? Проснешься тогда? Или не проснешься уже? — заскрипел голос, и Игорю послышалась в нем натужная, механическая насмешка.
Боль отрезвила Князева, вернула его в реальность.
Неужели этот карлик не продолжение кошмара? Откуда он взялся здесь, в закупоренном как подводная лодка помещении? Все-таки сон… Мир опять поплыл вбок.
— Не спи, — острие снова кольнуло, на этот раз в щеку. — Я тебе не разрешаю.
Но Игорю все было безразлично. Какая разница, как умереть? Медленно — от голода и жажды, или быстро — от собственного оружия? Гость даже любезно помог бы ему — все-таки не самому на себя руки накладывать. Вот сейчас — короткая боль обожжет, подергаешься полминутки, и все… Спать.
Но вместо смертельного укола, в потрескавшиеся губы, больно прищемив нижнюю, ткнулось что-то твердое, прохладное и влажное.
Влажное?
А в рот уже лилось что-то упоительное, отдающее нездешней свежестью и сладостью, чем-то неуловимым…
— Хватит, — гость отнял от жаждущих губ флягу, хотя парень тянулся за ней, как младенец за соской. — Хватит, чтобы жить.
— Ты кто такой? — прохрипел Игорь.
— Я? — кукла вдруг засмеялась — и тоже нехорошо, будто пружинка лопнула. — Я — хозяин.
— Тебя так зовут?
Вода дала парню сил, отрезвила, и он принялся судорожно соображать. Что за карлик? Откуда взялся в этой душной могиле? Почему обезоружил, но не убил? Зачем отпаивает его водой? Зачем спасает? Может быть, просто воображение, распухшее от жажды, подсовывает ему этот странный образ?
— Как звать? — карлик на мгновение задумался. — Зови Охотником.
— Охотником? — осторожно переспросил Князев. — На кого же ты охотишься? На мышей? Вряд ли здесь есть что-нибудь крупнее.
— На мышей, — повторил за ним хозяин. — И на крупную дичь. Вроде тебя.
Игорь примолк.
Как поступить в таком положении? Чего от него хочет его спаситель — или пленитель?
— Зачем же спасаешь, раз я твоя добыча? — сглотнув, спросил Князев.
— Добычу не обязательно убивать. Можно приручить. Оставить про запас. Если тебе не дать воды, умрешь. Протухнешь. Вонять будешь. Такую тушу вытащить — только по частям. Оставить нельзя. Неудобно. Пока жив — и мясо хранится, и убрать тебя отсюда проще, — голос у куклы снова насмешливо тренькнул.
Князева замутило от такого отношения. Как к животному. Хотя, может быть, просто закружилась голова.
— Не по-людски это… — пробормотал он.
— А кто тебе сказал, что я человек? — заперхал Охотник.
* * *
Охотник выглянул из лаза, уставился на Князева.
Капюшон задрался, и стало видно жутковатое лицо этого странного существа. Нет, не лицо. Маска. Резиновая розовая маска, будто и вправду «лицо», содранное с большой куклы. Под маской беспокойно, хищно бродили два глаза, и вправду не шибко человеческих. Сорвать фальшивое накладное лицо улыбающегося пупса Игорь так и не решился. Кто знает, что там. Может, чудовищные, уродливые ожоги. Может, шрамы. Может, оспины… Не спроста же это создание не выросло больше ребенка. Нет, не хотел Игорь срывать с него розовую маску.
