— Правильно, — сказал Рибейро, записывая числа на доске. — А если ты эти числа суммируешь, то что получится?
— Получится двести двадцать, — сказал Мануэл.
— Теперь назови мне все числа, на которые делится двести двадцать.
— Один, два, четыре, пять, десять, одиннадцать, двадцать, двадцать два, сорок четыре, пятьдесят пять и, конечно, сто десять.
Рибейро записал.
— А теперь суммируй их.
— Двести восемьдесят четыре, — удивленно сказал Мануэл.
— И alter ego, второе Я этого числа — двести двадцать. Как видишь, опять подобное находит подобное. То, что здесь обнаружил Пифагор, совсем неплохо. Как мы знаем от Ямвлиха, старый вычислитель приписывал таким числам магические, почти божественные свойства. В последующие столетия с дружественными числами экспериментировали арабские маги и ученые. Так, известный Эль Маджрити велел запечь в один пирог одно дружественное число, а в другой — другое. Когда он дал это съесть молодому человеку и юной женщине, они стали неразлучной парой. А ученейший Ибн Халдун четыреста лет назад был твердо убежден в том, что двух человек, ставших обладателями амулетов с этими числами, ничто не сможет разлучить. Однако почему Иаков подарил своему брату Исаву двести двадцать коз, я, к сожалению, не смогу тебе объяснить. Коллега Себастьяно так мне и не ответил…
Мануэл слушал как завороженный, смотрел на учителя слегка недоверчиво и не знал, что, собственно, сказать, когда тот закончил.
— Прежде чем ты начнешь напрягать мозги, признай лучше за случаем право на участие в такого рода игре чисел, — сказал Рибейро, собирая бумаги. — У меня сейчас факультетский совет. Реформы маркиза де Помбала великое благо для нас, но требуют много работы.
И, уходя, добавил, насмешливо улыбаясь:
— Рекомендую тебе принять освежающую ванну в Мондегу!
— Спасибо за разъяснения, — сказал Мануэл и вслед за учителем вышел наружу.
* * *
Мария открыла ворота. Они прошли через патио, украшенный живыми растениями и горшками с цветами. Дом был уже погружен в темноту. Мануэл удивился:
— А где остальные?
— Они все упорхнули. Отец отправился в долгое путешествие в Марокко. Он собирается приобрести там новые товары и вернется в Порту на паруснике, груженном тканями. Мать с моими обоими братьями отправилась на конец недели на море, там у наших друзей поместье.
— А ты почему не поехала с ними?
— Потому что я захотела стать непослушной или потому что захотела увидеть тебя. Или может быть, просто так, — сказала Мария и пошла вперед, вверх по наружной каменной лестнице. Они оказались на деревянной веранде со многими дверями, ведущими в дом. Была звездная ночь. Мария остановилась и прислонилась к одной из богато украшенных резьбой деревянных колонн, Мануэл встал перед ней. Впервые они спокойно смотрели друг на друга. Он рассматривал ее лицо, слегка приоткрытый рот, устремленные на него большие глаза, длинные вьющиеся волосы. Они взялись за руки и простояли так, не шевелясь, целую вечность.
Помещение, в которое Мария привела потом своего гостя, было не особенно большое, обставлено хотя и просто, но с любовью. Лунный свет падал на отдельные предметы, явно привезенные из дальних стран. Мария зажгла фитиль масляной лампы. Теплый воздух летней ночи наполнил комнату.
Они ласково прикасались друг к другу, ощупывали друг друга кончиками пальцев — сначала робко, потом все смелее и смелее. Мария нежно поглаживала щеки Мануэла, он обхватил руками ее бедра и притянул к себе. Прикосновения воспламенили их трепещущие тела. Они сбросили с себя одежды, упали на постель, утонули в мягких одеялах, обтянутых шелковыми тканями, приятно холодившими их разгоряченную кожу. Прижавшись друг к другу, они тихо целовались, опьяненные запахом своих влажных тел; тесно переплетались, проникая друг в друга, их трепещущие тела алчно требовали и ускоряли приближение сладостного дурмана, чтобы, в конце концов, вместе утонуть в упоительном счастье.
Лампа была погашена, луна высоко стояла на небе, когда, утомившись после любовных ласк, влюбленные наконец заснули.
Когда первые лучи солнца проникли в комнату, Мануэл еще спал. Мария задумчиво разглядывала балки на потолке, ее левая рука в это время тихонько гладила кудри на голове Мануэла, пока он спустя длительное время не проснулся.
— Хорошо ли то, чем мы занимаемся?
Мария удивленно посмотрела на него. Потом по ее лицу скользнула улыбка.
— Хорошо то, что мы находим хорошим. Значит, это хорошо, так я думаю.
— Мне все кажется нереальным.
— Даже по сравнению с теми историями, что у тебя в голове?
Мария выпрямилась, потянулась, потом встала и обвернулась платком, который достала из сундука.
— Расскажешь ли ты мне о своих историях?
Она склонилась к нему.
— Любовь и истории, — прошептала она ему на ухо, — подходят друг другу. Это честная сделка?
Она покусывала зубами мочку его уха, давая ему время подумать.
— По-твоему, любовь — это торговая сделка?
— Все на свете — сделка, торговая операция. Так говорит мой отец. А он — удачливый человек.
— И ты считаешь, что это хорошо? — В голосе Мануэла прозвучал робкий упрек.
— Хорошо ли, плохо ли… Я считаю, что это честно.
Она поцеловала его таким долгим поцелуем, как будто хотела на этом поставить точку.
— Твой отец обычно надолго уезжает? — спросил Мануэл, чтобы сменить тему.
— Иногда на несколько дней, иногда на много недель. Иной раз он всех нас берет с собой.
— И куда вы ездили?
— В Париж, в Амстердам, в Испанию и Марокко, где у нас, как ты знаешь, есть друзья и где у меня была Джамиля, моя лучшая подруга. Но все это позади.
По лицу Марии прошла тень.
— Почему позади? Что это за история? — заинтересовался Мануэл. — В конце концов, насколько я понимаю, я теперь владелец драгоценной плитки из этого дома.
— А я даже знаю место, где она находилась, — прямо над входом в чайный домик, стоящий посреди розария. В действительности существуют две плитки подобного рода. Все остальные образуют вокруг них искусно переплетающийся цветочный орнамент.
— Она и вправду очень красива и, вероятно, представляет собой нечто особенное, — сказал Мануэл и подумал об игре с числами профессора Рибейро. — Я буду дорожить ею.
Мария печально посмотрела на свои безвольно лежащие на коленях руки, потом прислонилась головой к плечу Мануэла.
— Может быть, когда-нибудь я расскажу тебе побольше об этом доме и об этой семье. Расскажи мне лучше о своих путешествиях, о своем отце!
— О каких путешествиях? О каком отце? Тут нечего рассказывать. Мой отец отправился в Бразилию, когда мне было два года… и не вернулся назад. От него не было ни письма, ни весточки, он не давал знать о себе. В какой-то момент мы перестали ждать его. А мои путешествия?! Не о чем и говорить. Пару раз по стране с дедушкой, на море и в Порту. А потом в Коимбру. Весьма скромно!
