«Ваза» заставляет нас вспомнить несколько исторических фактов. Швеция была достаточно агрессивной воинственной нацией, рожденной их достаточно обширной конфедерацией племен, торговавших и грабивших континент вплоть до Черного моря. Шведы воевали с поляками, русскими, немцами и датчанами на протяжении двух столетий. Немецкие сказки до сих пор пугают детей рассказами о том, что к ним под покровом ночи могут прокрасться шведы. Эта балтийская империя включала Финляндию, Норвегию, части Дании и Германии и, как ни странно, остров Сент-Бартелеми, который Швеция получила от Франции в обмен на склады в Гетеборге. (Столица этого острова в Вест-Индии до сих пор представляет собой вольный порт с названием Густавия.) Швеция контролировала деятельность лиги, объединявшей все скандинавские страны, а также Гренландию и Исландию. После вспышки чумы и Тридцатилетней войны Швеция стала самой сильной страной в Северной Европе, и к тому же самой нетерпимой.
Будучи последней континентальной страной, принявшей христианство и державшейся за норвежских богов с их склонностью к насилию и грабежам, шведы приняли кальвинизм и превратились в нетерпимых фундаменталистов, совершая крестовые походы в Финляндию и Германию. Любая другая религия в стране была вне закона. Шведы, исповедовавшие иные вероучения или не признававшие Бога, изгонялись. Страной управляли аристократы, говорившие на французском, на которых работало несколько миллионов беднейших и самых отсталых крестьян в Европе.
В самом начале XX столетия около 15 % шведов (в основном молодых и здоровых) эмигрировали в Америку. В большинстве всем они осели в Миннесоте, где благодаря выносливости и изобретательности, мрачной религиозности и крепкому семени смогли обрабатывать землю, в которую никто другой не мог бы воткнуть и лопату, в условиях жесткого климата, который напоминал им о родине. Они смогли превратить прерию в пшеничное море и прокормить мир.
Суть этой истории в том, что когда-то Швеция придерживалась взглядов, диаметрально противоположных тем, с чем связываем мы ее сегодня. Страна была милитаристской, нетерпимой, реакционной, суеверной, с жесткой иерархией и чертовски бедной. А затем, благодаря какому-то катаклизму, ночной депрессивной вспышке просветления, новой реальности, возникшей в воображении благодаря шнапсу и сауне, шведы вдруг решили измениться, причем всем скопом, синхронно. Не просто сменить подушки и занавески, а изменить вообще все. Стать другими — склонными к плюрализму, либеральными, современными, сексуально расслабленными, культурно открытыми, демократичными, миролюбивыми и нейтральными, увлеченными идеями социального благосостояния и общего блага, здоровья, счастья и картин Бергмана. Я даже не могу представить какую-либо другую страну, которая могла бы столь зримо доказать, что национальные характеристики не заложены внутри нас, а являются следствием многих лет неправильных действий, предубеждений, страха, снобизма и злоупотреблений. Шведы смогли пересадить свои корни и превратиться в международный стандарт заботы, образец человечности. И это замечательно. Стокгольм выглядит и ведет себя как многосоставный удобный европейский город. В нем присутствуют все хорошие черты, которые мы бы хотели видеть в себе, и мы почти не замечаем признаков пагубного влияния.
Мне кажется, все по-настоящему великие города выстроены на воде — на реках, заливах, вокруг портов или на озерах.
Вода — это обои, ковры и шторы Стокгольма, города, который постоянно мерцает, отражается, подглядывает за нами сквозь арки и смотрит через площади. Где бы ты ни был, вода постоянно взывает к тебе.
Выходя на надувной лодке в Балтийское море, я испытываю ужасный холод. Я одет в термальное белье, позволяющее выжить даже в Арктике. Поверх перчаток надеты варежки. Вокруг меня фантастическая красота: архипелаг, состоящий из множества мелких островов, плотно сидит на отполированной глади серой воды под мягким, лилово-серым небом. Вокруг все замерло. Стволы серебряных берез выстроились в ряд на берегу, их голые ветви пронизывают замерзший воздух. Жители островов строят себе простые и уютные дома, раскрашенные в типичные для Скандинавии цвета, частенько в ржаво-красный, столь похожий на цвет земли, богатой железной рудой. Крыши домов готовы выдержать непогоду, а на причалах стоят небольшие, продуваемые ветром домики-сауны, в окнах которых мерцают огоньки. Везде комфорт, практичность и приветливость. Все говорят шепотом. Нигде ни тени хвастовства. В шведском языке есть особое слово thisijantelagen, означающее неписаный закон равенства. Смысл его состоит в том, чтобы не прыгать выше головы, не болтать впустую. Это — противодействие шику, алчности. Своего рода социальная смазка для людей, находящихся в одном подшипнике. Именно здесь ненавязчиво и незаметно богатые люди проводят свои выходные. Летом, когда утро кажется нескончаемым, они плавают под парусом, купаются, удят рыбу и долго и обстоятельно едят, сидя за столом порой нагишом. Но сейчас здесь холодно, и картина, украшенная спокойным, тихим, серым, как крыло чайки, светом, выглядит на удивление элегантной.
Сицилия
Аэропорт Палермо называется «Фальконе э Борселлино». Чем-то напоминает американские полицейские сериалы 1970-х. Никто не обидится, если вы не будете знать, кому именно принадлежали эти имена. На самом деле это была пара безумно храбрых судей, пытавшихся положить конец древней традиции организованной преступности на Сицилии. Оба они были убиты.
Сицилийцы не любят говорить о мафии с чужаками. Это — семейная неловкость, не наше дело, частная трагедия. Сицилия — место, склонное к секретности. Это можно почувствовать на темных барочных улицах Палермо, столицы Сицилии, на главной площади которой до сих пор не убраны следы авианалета союзников 1943 года и где в многоквартирных палаццо поселились беженцы из Северной Африки. Это — тревожное и очень мужское место, одновременно прекрасное и противное.
История Сицилии ужасна, несчастна и романтична. Как и в любом другом месте Европы, в 1950-х годах жители этого региона были одними из самых бедных во всем западном мире. Столетиями жители острова влачили скудное существование, страдали от постоянных вендетт, вражды, несправедливости, эксплуатации, убийств с целью защиты чести и соблюдения кодекса убийц, и все это — в окружении ароматов цветущих мандаринов и благовоний. На Сицилии правило «кровь за кровь» действовало в течение десятилетий.
Монастырь ордена капуцинов в Палермо — достаточно непримечательное здание. Он стоит на тихой площади около кладбища, на другой стороне города от того района, где в 1992 году мафия свела счеты с советником Борселлино. Снаружи, перед дверьми, зажатая в угол, расположилась парочка торговцев открытками и путеводителями; внутри же за столом сидит монах, продающий входные билеты, пустяковые обереги и тоже открытки. День катится медленно, поэтому монах погрузился в чтение газеты.
Внизу, через несколько ступеней, рядом с деревянной статуей Божьей Матери находится дверь в катакомбы — зал ожидания мертвых. Зал на удивление большой, с высоким сводчатым потолком и длинными коридорами, расходящимися под прямым углом. Здесь прохладно, влажно, пахнет кислой, пряной пылью и гниющей тканью. Высокие окна превращают солнечный свет в бледную дымку. Флюоресцирующие лампы вибрируют, добавляя комнате медицинской анемичной яркости. Здесь около двух тысяч тел, свисающих со стен, опирающихся на скамьи, нашедших покой в своих дряхлых ящиках. Все они облачены в свою лучшую мирскую одежку — униформу своего земного призвания. Кроме них, здесь никого нет.
