— Конечно.
— Понимаю, что у тебя на уме. Но мы не станем трахаться. Ладно?
— Ладно.
— Но если хочешь, немного поиграем. Я хорошо беру в рот. Научилась в Беверли-Хиллз. Меня отец заставлял, когда я была еще маленькая.
— Неужели?
— Да. Сама я не помню. Подружка сказала, что у меня синдром потери памяти. Такой синдром у всех, кто болел анорексией
[20]
. А у меня анорексия продолжалась целое лето. Ну и как Ли в постели?
— Точно такая же, как вне постели.
— Я не о том, ты прекрасно понимаешь, о чем я спрашиваю.
— Об этом спрашивать невежливо.
— Пошел ты! Готова поспорить, она в постели что надо. Оттянулся на всю катушку. А у самого небось шишка не промах. Кинозвезды охочи до самых больших. Самых лучших. Ну, так что, пососать?
— Сейчас не стоит. Но все равно спасибо за предложение.
— Не за что, дело пустячное. Секс, и ничего больше. Так ты поэт?
— Да.
— Что-то написал для Ли?
— Нет.
— Хочешь стать режиссером?
— Нет.
— Актером?
— Нет.
— Желаешь прославиться?
— Не думаю.
— Ни хрена себе. Тут дело такое: либо ты гадишь, либо слезай с горшка. Зачем тогда драть Ли Монтану?
— Полагаю, нам пора возвращаться.
— Тут ты прав. Пора выпить. — Скай втиснулась в лиф, взгромоздилась на ноги и навалилась на плечо Джона. Детская рука с обкусанными ногтями легла ему на бедро и скользнула вперед.
— Впечатляет, — хмыкнула она и пошла вперед.
Джон обернулся и взглянул на мельничную запруду.
Черная вода подернулась золотом. Эскадрилья ласточек победно кувыркалась в воздухе, потому что такие упражнения чертовски приятны и потому что ласточки чувствовали, что способны на них. И вдобавок ко всему в пышной роскоши лета вовсю ритмично ворковали голуби.
— А вот Скай и Джон, — прогундосил Оливер. — Как раз к чаю. Окунулась, дорогая?
— Не смеши, папа. Вода отвратительная. Неужели ты не можешь построить бассейн — такой, как у нас был раньше?
Оливер повернулся к Ли.
— Видите, совсем испорчена Голливудом. Мы как раз об этом сейчас говорили. Законченная метафора: Голливуд — химический, прозрачный, гигиеничный бассейн. А здешний театр — старая мельничная запруда: темная, таинственная, глубокая и бесконечно изменчивая. Стоит погрузиться — сразу запачкаешь руки.
— Мы уже перемазали задницы, — подсказал Гилберт.
Ли свирепо посмотрела на Джона.
— Далеко ходил. Что-то тебя долго не было.
— Не очень. Здесь потрясающе красиво.
— Джон, можно тебя на одно слово? — Сту поднялся из-за стола, взял его за руку и повел в дом.
Они встали друг против друга в узком коридоре.
— Знаешь, я рад, что мы снова встретились. Жаль только, что потеряли связь со старыми однокашниками. Жизнь слишком суматошная штука, особенно в театре. Знаешь, как бывает: сегодня хлопаешь приятеля по плечу, а завтра он неизвестно кто. Не буду ходить вокруг да около. Понимаю, не слишком удобно попрошайничать во имя старой дружбы, тем более что мы только-только снова свиделись, но проект, который мы сейчас обсуждали, — она тебе, конечно, о нем говорила, — он очень и очень важен, естественно, с художественной точки зрения. Я хочу ставить кино, и это именно то, с чего можно начать. Я бы не спрашивал, насколько дока в этих делах Ли, просто знаю, как все бывает: агенты, менеджеры, разработчики, пресс-секретари и бог знает кто еще, и у всех есть причины желать, чтобы она отказалась от своей затеи, и каждый требует неприлично огромных денег, индейцев виннебаго, пятидневного уик-энда и прочей ерунды. Будет здорово… если ты замолвишь словечко. Ты ведь можешь… Конечно, извини…
— Подожди, подожди. Я польщен, что ты полагаешь, будто я могу на что-то повлиять. Но я не имею никакого отношения к работе Ли. Просто ее приятель. — Это слово заставило Джона покраснеть.
— О’кей, я все понимаю. Но будь благосклонен. Передай ей, что проект будет полезен и для нее. По-настоящему.
— Естественно, я буду благосклонен.
— Ты ангел, Джон. Я не играю. Искренне был рад с тобой снова увидеться. Ты такой же симпатичный, как в университете.
— И ты почти не изменился.
— Мягко сказано. Я лишился большей части волос.
— И не меньше фунта макияжа.
— Сдаюсь, уел. Ты помнишь и это. — Сту положил руку Джону на грудь. — Университет… кажется, это было словно во сне. Сказочное время. И мы были сказочными.
— Н-да…
— Были-сплыли… А мы с тобой миловались? Ты понимаешь, о чем я.
— Нет.
— О! Мне кажется, я занимался этим с массой людей. Я хоть подкатывался?
— Да, — солгал Джон.
— Что ж, может, в следующий раз повезет больше.
— Чай, наверное, готов.
— Отвратительный путь к отступлению, — рассмеялся Сту. Он взял приятеля за руку и вывел обратно в сад. — Хочу тебя все-таки спросить: и какова же Ли в постели?
— Такая же, как вне постели — кинозвезда.
— Согласен, она поистине большая звезда.
За чаем Гилберт выдал новую кучу историй, обрушил на гостей массу рассуждений о задницах, заводил разговоры о делах.
— Кто сказал, что варьете мертво? — прошептал Сту.
— Давайте каждый по очереди! — захлопала в ладоши Бетси.
— Давайте, давайте! Будет очень весело! — подхватила Скай. — Все такие таланты. Ну-ка, Оливер, внеси свою лепту в компанию.
— Ну что вы. — Он замахал руками, но все-таки встал со стула. — Хорошо. Это из первого представления, в котором я играл еще мальчиком, а сам слышал в исполнении великого Рона Моуди.
В его голосе прорезались интонации из клуба джентльменов.
— Я был сражен, зачарован, но и через тридцать лет — это моя лебединая песня. — Он сделал гротескную мину и прорычал: — Я обозреваю ситуацию с карикатурным еврейством, от которого бы согрелось сердце Мартина Бормана.
Когда Оливер закончил, Сту фальшиво и слишком высоко спел «Никто не сравнится с моей госпожой», Бетси с придыханиями и энергичной жестикуляцией исполнила «Розалинду», а Гилберт попытался изобразить обоих персонажей в сцене на балконе из «Скоротечных жизней», после чего все посмотрели на Ли.
Вот чего они страстно желали. Все уже представляли, как начинают воспоминания фразой: «Не забуду вечер в Глостершире, когда нам пела Ли Монтана — в сумерках».
