— Я ее беру. Спасибо. Вы мне очень помогли.
— Не стоит. Семнадцать фунтов девяносто пять пенсов. Поделитесь со мной впечатлениями.
Женщина покосилась на Джона.
— Вы правда хотите?
— Конечно.
— Тогда до следующей недели.
Джон отдал сдачу и снова уставился в газету.
— Черт! Что ты за мерзкая жаба!
— Доброе утро, дорогая. — Джон так и не поднял глаз. В его упоении собственной депрессией времени хватало лишь на то, чтобы ощущать себя несчастным, а на остальное было начхать. Единственной уступкой в общении стала ирония в отношении незнакомых и сарказм для друзей.
— Я думала, меня стошнит. — Петра раздраженно пихнула кулаком в газету. — Ты со всеми своими клиентами так разговариваешь?
— Нет, только женского пола.
— Господи! Мне показалось, ты сейчас перегнешься через прилавок и присосешься к вырезу на ее платье.
— Просто старался помочь. Покупатели прежде всего. Как идет фотографический бизнес?
— Ты не забыл, сегодня день рождения Дороти? — прошептала Петра.
— Не дали забыть. Пускали по кругу шапку. У меня напряженка с деньгами, так что взял десятку из кассы.
— Десятку?
— Не волнуйся. В шапку я кинул только пятерку. И Клив ей что-то купил. Подозреваю, книгу. Еще подарим открытку. Не с нашего склада, но такую же мерзкую, как продаем мы. Орангутанг на ней говорит: «Вижу, какая ты грязная, и вот тебе в зад банан» или что-нибудь в этом роде. Мы все подписались, и в кофейный перерыв предстоят короткие, но жаркие возлияния с тортом. Морковным. Клив считает, что такой больше всего подходит к ягодицам именинницы.
— Господи, ты когда-нибудь уймешься? Помнишь о сегодняшнем ужине?
— Как не помнить. Не удается избавиться от навязчивого видения осклизлых сандвичей, мастикообразной семги с холодной вареной картошкой без фасоли, потому что фасоль мне никогда не достается, и нескольких кувшинов вина, которое не удалось сбыть ни в одном другом месте. И снова торт. На этот раз коричневый — наверное, шоколадный или кофейный. Точнее не определить. Он покрыт тонкой коркой парафина и слюны, после того как именинница пьяно фыркнет на свечи. И все это будет проистекать в непревзойденном неудобстве третьего мира, третьего класса, в псевдожелезнодорожном вагоне во многих милях от центра, у обомшелых ворот Ноттинг-Хилла, где ни в жизни не взять такси и откуда, матерясь и задыхаясь, а в случае с Дороти еще и в слезах, придется идти пешком. Нет, я совсем не забыл.
— Хорошо. Ты намерен переодеться?
— Во что? Или, быть может, в кого?
— Не важно. У меня мало времени. Хочу показать тебе подарок, который мы ей припасли. — Петра стрельнула глазами вокруг и с плотоядной ухмылкой извлекла из сумки коробку. Она сдвинула крышку, Джон наклонился и уставился на отделенный от тела пенис — розовый, огромный, невероятное неудобство для любого портного.
— По крайней мере этого у нее нет точно.
— Скажи, писк?
— Писк — это первый дюйм, а дальше, наверное, визг, вопль, вой, переходящий в стон, скулеж и наконец невнятное бормотание. Ты что, серьезно собираешься его дарить? Не говоря уже о безвкусице, он отвратителен и небезопасен. Разве на нем нет бирки «Не для внутреннего употребления»?
— Не такой уж он большой. Есть намного здоровее.
— Те, которые здоровее, дорогая, это гробики для маленьких собачек, или замысловатые протезы для калек, или платформы на колесах для Марди-Гра
[33]
. Ты бы себе его вставила?
— Не знаю. Наверное, при определенных обстоятельствах. У него пять скоростей.
— На четыре больше, чем у меня. Он ей не понравится.
— Понравится. Мне лучше знать. Она моя подруга. — Петра уложила пенис в коробку. — Кроме того, у меня есть кое-что еще. Сюрприз.
— Что такое?
— Потерпи, увидишь. И постарайся быть паинькой. У Дороти трудный период. Она по-настоящему несчастна. — Петра подчеркнула голосом «по-настоящему», чтобы стало понятно, насколько истинное горе отличается от его мужского эрзаца.
Дороти действительно ужасно страдала. Психопат-штукатур бросил ее именно в тот момент, когда Джона застукали с Ли. Поэтому все внимание досталось Петре, а Дороти, переживая утрату, тихо истекала кровью в уголке.
Исчезновению безумного хроника обрадовались все, кроме Дороти. Она его не любила и попеременно то столбенела, то дурела от него, но по крайней мере имела дружка, а теперь он убежал с таксистом. И это рассыпало в прах ее хрупкую уверенность в себе и одновременно усилило аппетит.
Дороти всегда подчинялась Петре и поэтому считалась ее лучшей подругой, но теперь, обезмужчиненная, напрочь нарушила соотношение, почти полностью изменив породу. Она стала полумифической — одной из тех почти невидимых, смахивающих на привидения девушек, которые сумбурно налетают на поздние супермаркеты и покупают поддончик какого-нибудь салата, маленькую питу, бутылку Пино Грижио и «Ивнинг стэндард». Они прозрачные, сказочные люди, существа без веса и субстанции, со слабым ароматом рождественской туалетной воды. Бледные, сероватые создания, с опущенными уголками губ и затравленными, без всякого выражения глазами. Они дематериализуются все больше, пока не достигают тридцати, после чего от них остается только дешевое пальто из магазина оптовой распродажи с оторванной пуговицей и груда колготок со спущенными петлями. Они коротают вечность, невидимо стеная на автобусных остановках и у выходов из кино.
Дороти исполнялось двадцать девять, так что все складывалось не лучшим образом. Угроза предпоследней даты загнала ее в гондолу одиночек в магазине «Макс и Спенсер», где она принялась заглатывать упаковками конфетки «Ням-ням» — пищу дьявола, закуску антихриста, завтрак Люцифера. Физически, психологически, духовно совершенно невозможно разорвать пакетик «Ням-ням» и не доесть его до конца, поскольку конфеты произвела на свет нечеловеческая рука. Дороти знала о дьявольском ингредиенте и о том, что неперовы числа содержат долю черной магии. «Ням-ням» — искусный преследователь, симбиотический паразит. Биологический императив этих конфет заключается в том, чтобы быть проглоченными грустными девушками, которых очень редко щупают. «Ням-ням» накапливаются в бедрах, ягодицах и плечах и добавляют новую мясистость и новых «Ням-ням».
Если Дороти собиралась присоединиться к бесчисленному легиону проклятых «ням-нямами» нетрахаемых, следовало изменить походку — с легкой на основательную. Она уже успела нарастить изрядную порцию веса, который обвисал складками, не разглаживаемый любовными играми и ласками. Вес накапливался изрядными порциями в расщелинах, на склонах и уступах и ждал распределения.
