— Привет, Джон, — улыбнулся Клив. — Замечательный загар.
— Но почему? Что произошло?
— Не знаем. — Петра снова села. — Я пришла домой, что-то поделала, случайно заглянула к ней в комнату, а она на кровати едва живая. Еще повезло.
— Она поправится?
— Да! — с чувством подтвердил Клив.
— Наверное. Вовремя захватили. Сейчас проверяют, чего она наглоталась — наверное, таблеток от головной боли; снотворного или чего посильнее у нее не водилось.
— Ужасно. Мне очень жаль. Вы с ней говорили?
— Нет. Она без сознания. Мы с ней целый день.
— Я подумал, что тебе следует знать. — Клив выглядел смущенным.
— Да… конечно…
— Где ты был, Джон?
— В Сен-Тропезе.
В больничной обстановке название прозвучало смешным и оскорбительным.
— В Сен-Тропезе? — повторила Петра. — А почему не сказал мне? Как ты мог?
— Видишь ли… я попросил Клива все тебе объяснить… Здесь не место…
— Джон, ты был мне нужен. Нужен. — Она склонилась головой на кровать.
— Ну, сматываюсь, — поднялся Клив. — Проводишь Петру домой? — Он по-мужски приобнял товарища за плечи. — Я твой приятель и все такое, но ты, конечно, негодяй. Настоящий сукин сын. Все, молчу. Больше ни слова. Петра, пока. Увидимся завтра в магазине.
Джон сел на освободившийся стул и стал смотреть на неподвижное тело Дороти.
— Как ты мог? Как ты мог смыться? — повторяла Петра.
— Нам надо поговорить. Но не здесь и не сейчас.
— Сейчас. Мне надо сейчас. Я даже не знала, вернешься ты или нет. Интересно, если бы не Дороти, ты бы удосужился встретиться со мной?
— Да, но…
— Что «но»? Вот что я скажу. Только не перебивай меня, Джон. В прошлый раз, когда ты с ней сбежал, я тебя простила. Думала, ты просто дурак, но мы выше и сильнее этого. А сейчас ты по-настоящему меня обидел. Не представляешь, какую причинил боль и в каком я до сих пор отчаянии. — Она протянула над кроватью руку.
— Возьми. Сделай хоть это.
Джон повиновался. Ладонь оказалась холодной, липкой и требовательной.
— Петра…
— Не перебивай. — Ее глаза набухли слезами. — Слушай. Я все обдумала и собираюсь вернуть тебя себе. Сцену закатывать не стану и наказывать не буду. Что случилось, то случилось. Я тебя люблю и знаю, что ты меня тоже любишь.
Утверждение повисло между ними, как раз над недвижно-коматозным с нахимиченным желудком телом Дороти.
— Я тебя люблю и знаю, что ты меня тоже любишь. Правда? — Вопрос прозвучал, как молящий стон.
— Правда. Я тебя люблю, — трусливый ответ. — Только… — с трусливой оговоркой.
— Без всяких «только». Ты сказал, что ты меня любишь, и я знаю, что это так. Я люблю за нас обоих. И могу все исправить. Не знаю, что заставило тебя убежать, но я все исправлю.
— Не думаю, что у тебя получится. Мое бегство не имеет к тебе никакого отношения. Нам надо… Право, не знаю, как сказать.
Такой Петры Джон не знал. Она никогда не пробила, не ныла, не канючила. Всегда отличалась ковкостью — сталь-нержавейка. Непробиваемая — ни одной подвижной части.
— А я знаю. Верь мне, Джон. Не уходи. — Она схватила его руку и вжала Дороти в живот. Капельница пошатнулась. — Пожалуйста.
В палату вошла сестра.
— Извините, вам придется уйти. Больница через полчаса закрывается для посетителей. Можете вернуться утром. Ночью она будет спать.
— Проводишь меня домой? Ты обещал Кливу.
— Да.
Они шли по исхоженному до глянца коридору, а из палат доносились кашель и храп. Петра крепко держала Джона за руку, словно тот мог внезапно скрыться в ночи. К стене привалился мужчина в клубном пиджаке с незажженной сигаретой в руке.
— Как Тимми? — спросил его Джон. — Я видел вас в травматологии.
— Думаю, все хорошо. — Мужчина потер глаза. — Сказали, что это, слава Богу, не менингит.
— Хорошая новость.
— Да. У вас есть дети? — Он посмотрел на Петру.
— Пока нет.
— Не заводите. Они того не стоят.
На холодной сырой улице такси не было, и они отправились пешком.
— Ты ел? — спросила Петра.
Джон понял, что проголодался.
— Нет. Потом перехвачу.
— Давай что-нибудь возьмем в кафе навынос.
Они молча подождали в разукрашенном вонючем веселье местного Мохти-Мохала. Петра храбро и с надеждой улыбнулась Джону. Он расплатился кредитной карточкой Ли.
— Откуда это у тебя? — Петра взяла карточку. — И новый бумажник. Она тебе купила? Кредитную карточку, бумажник, одежду? Так? Не мое дело. Но если бы я знала заранее, мы могли бы взять что-нибудь повкуснее. — Петра подхватила пластиковый пакет.
Они сидели на кухне. Петра разлила кисловатое сухое вино и болтала ни о чем. А каждый раз, когда проходила рядом, обязательно касалась его. Они не говорили ни о Дороти, ни о Ли. Они ели. Что-то жирное, горячее, мерзкое. Такое угощение не вызывало у Джона аппетита, и про себя он отметил, как быстро у человека меняются вкусы. Он поднялся и собрался уходить.
— Хочешь принять ванну? Сейчас налью.
— Нет. Думаю, мне пора идти.
— Ты не можешь уйти. Ты обещал остаться. Обещал…
— Петра, я этого не обещал. Не очень удачная идея. У нас ничего не получится.
— Получится. Ты сказал, что останешься! Что любишь меня!
— Не говорил.
— Но согласился со мной. Это факт.
— Петра, ради Бога — подумай: я спал с другой женщиной. Это нехорошо. Я не способен сделать тебя счастливой.
— Способен. Я тебя люблю.
— Мы никогда не были счастливы. Нам вместе просто казалось удобно. К тому же было слишком хлопотно взять и разбежаться. Но вот случилось нечто такое, что предоставляет выход. Я считаю, нам надо им воспользоваться.
— Нет, нет и нет! — Петра зажала руками уши.
— Подожди, послушай. Давай на некоторое время расстанемся. Возможно, ты права. Но нам лучше некоторое время провести друг без друга.
Петра всхлипывала.
— Пожалуйста, останься. Всего на одну ночь. На одну. Я не могу без тебя. С Дороти такое… И вообще… На одну ночь. Так нечестно. Та держала тебя две недели. А я прошу одну ночь. — Она обняла Джона и прижалась к нему всем телом. — Поцелуй. Ты меня ни разу не поцеловал. Пойдем в постель.
— Нет, Петра.
— Сукин ты сын! Ты мне обязан! Сделал меня несчастной. А я прошу всего один перепихон!
