Едва выздоровев, еще не набравшись сил, я решился:
— Едем в Марокко.
Тита и дона Котинья, рыдая, бросились обнимать меня. Я знала, знала, твердила дона Котинья, что Господь внушит тебе, как поступить, Гедали.
Две недели спустя мы плыли к северному побережью Африки.
Марокко. Июнь — декабрь 1959
О путешествии в Марокко не могу вспоминать без ужаса.
Разумеется, самолетом мы лететь не могли, плыть на пассажирском судне — тоже. Дона Котинья отправилась в Риу-Гранди договариваться со своим дальним родственником, капитаном грузового корабля. Старый моряк никак не хотел ей верить, решил, что она его разыгрывает. Дона Котинья показала ему нашу фотографию, сделанную, несмотря на мое сопротивление, специально, чтобы убедить его. Потрясенный, он согласился взять нас на борт при условии, что мы спрячемся в трюме, где он прикажет оборудовать специальную каюту, из которой мы не должны выходить. Дона Котинья дала ему деньги, много денег, — он позаботился об удобствах: поролоновые матрасы, вентиляторы, холодильник, биотуалет. Но все равно помещение было довольно убогое. Нас это не смутило. Мы хотели как можно скорее попасть в Марокко, где хирург, с которым мы предварительно списались, ждал нас.
Но прежде надо было добраться до Риу-Гранди, а это километров триста. Дона Котинья взяла напрокат грузовик для перевозки скота; за рулем должен был сидеть управляющий. Чтобы не привлекать внимания, на той же машине отправляли лошадей Зеки Фагундеса. Наконец-то я от них отделаюсь, сказала дона Котинья, которая терпеть их не могла. Ехать предстояло ночью.
Мы попрощались с доной Котиньей — она была очень взволнована, а Тита плакала — и забрались в кузов грузовика, где уже стояли лошади. Управляющий завел мотор. Машина тронулась.
Нам было не по себе. Тита впервые выезжала из поместья, но отнюдь не прогуляться, так что приятного оказалось мало, она была на грани паники и едва держала себя в руках. Фары встречных машин сквозь щели кузова освещали ее бледное лицо, округлившиеся от страха глаза.
Лошади стояли смирно. Я боялся, что табун взбунтуется, кони начнут бросаться из стороны в сторону, попытаются нас затоптать; а бояться и вправду было чего: один из коней — Султан, другой, как мне показалось, Паша — старый, но еще полный сил. Султан и Паша — грозная пара; сумеем ли мы справиться с ними? С ними — и со всеми остальными лошадьми? И думать нечего. К счастью, они были спокойны.
В Риу-Гранди мы прибыли на рассвете. Нас тайно погрузили на корабль. Только капитан, старший помощник и один матрос, тот, которому поручено было заботиться о нас, знали, что мы на борту. Как только мы вошли в каюту, корабль поднял якоря.
Ну и плавание! Жара стояла удушающая, трюм смердел, море непрерывно волновалось. Титу начало тошнить, как только корабль вышел из гавани; ее мучили кошмары, ей мерещилось, что морские чудовища колотят чем-то в борт корабля. Я не спал: мне приходилось воевать с крысами, которые так и норовили отгрызть нам хвосты. Неравная битва. Их было много, ловких и наглых, набравшихся хитрости за годы морских скитаний. Они свободно разгуливали по трюму, карабкались по канатам, свисавшим с потолка, и кидались на нас, стоило лишь на секунду отвлечься или задремать. Мои копыта были почти всегда бессильны против них, но всякий раз, когда мне удавалось хоть одной размозжить голову, ликованию моему не было предела: попалась, бандитка!
Я пытался ободрить Титу. Обратно, говорил я, мы вернемся на самолете или на трансатлантическом теплоходе в каюте первого класса, с бассейном и так далее. Она слабо улыбалась: с бассейном, Гедали? Кентавры в бассейне? Скоро мы перестанем быть кентаврами, отвечал я, стараясь сам поверить в то, что говорю.
Наконец прибыли. Через люк нам удалось увидеть кусочек Африки, африканское побережье, город, россыпь белых домиков под слепящим солнцем. Что-то ждало нас здесь? Ночью мы сошли на берег. Нас встретил ассистент врача, высокий, укутанный в плащ мужчина. Он повел нас к черному крытому фургону, до жути напоминающему труповозку: чтобы никто ничего не заподозрил, сказал ассистент на ломаном испанском. Мы вошли в фургон сзади. Металлические двери с грохотом захлопнулись, машина рванула с места. Тита крепко обняла меня. Не прошло и получаса, как фургон остановился на окраине города у ворот клиники. Клиника представляла собой несколько белых зданий за каменной оградой, вдоль которой прохаживался вооруженный охранник.
Марокканский доктор не внушал ни малейшего доверия: смуглый маленький человечек неопределенного возраста, щеголевато одетый, волосы тщательно зачесаны назад, темные очки, наманикюренные ногти, чуть ироничная улыбка на полных губах. Неплохой испанский и французский. Добро пожаловать в мою больницу, сказал он, с интересом разглядывая нас: ну, я так и думал, добавил он, вы точно такие, какими я вас представлял, весьма, весьма любопытный случай.
Было поздно, мы устали, но врач пожелал осмотреть нас немедленно: ночью мне лучше работается, объяснил он. Нас отвели в помещение, похожее на фотостудию, врач включил софиты, взял фотоаппарат и сфотографировал меня в разных позах. Когда дошла очередь до Титы, он велел ей снять рубаху; она стеснялась, отказывалась, но врач настоял, говоря, что это необходимо для архива. Делай, что он велит, Тита, сказал я.
Сделав снимки, он отвел нас туда, где мы должны были поселиться: в небольшой флигель в стороне от остальных зданий. Здесь вас никто не побеспокоит, заверил он, открывая дверь. Просторное, почти пустое помещение: несколько матрасов на полу, две тумбочки. Тут же он продолжил осмотр, прослушал нас, простукал молоточком; любопытно, все повторял он, весьма любопытно; у меня бывали интересные случаи, но в отношении экзотики остальным до вашего далеко. Сказав что-то ассистенту, он пояснил для нас: я велел сделать несколько рентгеновских снимков, они очень важны для того, чтобы определить тип операции.
Уже в дверях я удержал его за руку: доктор, операция пройдет удачно? Он улыбнулся: можете не сомневаться, все мои операции проходят удачно. Он похлопал меня по хребту: весьма, весьма интересный случай. Все будет как надо.
Не нравится мне этот человек, сказала Тита, когда мы остались одни. И еще, Гедали, я очень боюсь операции. Я постарался ее успокоить, но, честно говоря, мне самому было не по себе. Тогда же я и решил, что пойду на операцию первым. Если умру, Тита вернется в поместье — кентавром, но, по крайней мере, живой.
Смерть. Мысль о смерти не должна была бы смущать меня. Ведь полулошадь — почти то же самое, что полутруп. И тем не менее я цеплялся за жизнь: странную, жалкую, но все же мою единственную жизнь. А теперь в ней появилась Тита. Я глядел, как она мирно спит на матрасах рядом со мной, и думал, что не хочу, ни за что не хочу умирать. Внезапно меня захлестнула волна оптимизма: умирать? И что это я сдуру надумал умирать? Мы вовсе не собираемся умирать. Операция пройдет удачно, врач отсечет лишние наросты — хвосты, лошадиные ноги — ведь это все равно, что бородавки, гигантские бородавки, которые, тем не менее, спокойно можно удалить.
