Однажды рассыльный вручил ему меморандум директора. Следовало явиться в кабинет дирекции в тот же день к трем пополудни. Паулу перепугался, сразу же вообразив самое худшее: обнаружилось что-то, какое-то пятно на его прошлом, что-то, о чем он забыл или даже и вовсе не знал.
Обед не полез в горло. Он сидел на площади Республики, выдумывая оправдания на случай, если потребуется объясняться. В конце концов решил все отрицать. Втянули, мол. Насильно втянули.
В три ровно он постучал в застекленную дверь. Директор велел войти, задернул занавески. Садитесь, сказал он на удивление любезным тоном и протянул Паулу листок с машинописным текстом. Я знаю, вы человек образованный. Хотелось бы узнать ваше мнение.
Это был сонет. Чрезвычайно слабый сонет, в убогих рифмах повествующий о страданиях раненой птички.
Один мой друг сочинил, сказал директор, пристально глядя в глаза Паулу. Близкий друг… У него много таких. Говорит, книга наберется. Я думаю издать ее за счет фонда. Но хотел бы получить ваше заключение. В письменном виде, разумеется. Это не срочно. Даю вам десять рабочих дней.
Паулу вернулся на рабочее место в такой тоске и тревоге, в какой еще не был за все это время. Ясно, что затея с публикацией сонетов была противозаконной, но что делать? Донести на директора? Кому? С другой стороны, покрывать его тоже было противно. Однако и терять работу не хотелось. Тем более в тот момент, когда на примете у него никакой другой не было.
Дни шли, и тревога росла. Ночью он не мог глаз сомкнуть; а главное, поделиться было не с кем. Фернанда вся ушла в заботы о ребенке. Может, проконсультироваться с адвокатом? Или сбежать?
— Но спасение пришло, Гедали. Пришло, как манна небесная… Однажды вечером случилось нечто небывалое: рабочий день подошел к концу, а директор так и остался сидеть в кресле. Что странно, потому что обычно он уходил ровно в шесть, а мы, естественно, сразу же вслед за ним. Но в тот день пробило шесть — и никакого движения. Четверть седьмого, полседьмого — а он будто окаменел в своем кресле с высокой спинкой. Мы в растерянности смотрели друг на друга. В конце концов курьер набрался храбрости и постучал в дверь. Директор не шелохнулся. Курьер попросил разрешения войти, вошел, попросил разрешения уйти домой. Никакого ответа. Сеньор, вы себя плохо чувствуете? — спросил курьер. Директор не двигался. Тогда курьер опять набрался храбрости и тронул его за плечо. Директор упал лицом на стол: он был мертв.
Паулу закурил сигарету.
— Инфаркт, — сказал врач фонда. И еще добавил: — Вот урок всем, кто ведет сидячий образ жизни; я знал этого человека: он не делал зарядку, слишком много курил и часто волновался.
На следующей неделе, подвел итог Паулу, я уволился из фонда. Решил работать самостоятельно, дал себе слово, что не будет больше надо мной ни директора, ни хозяина — никого. И начал заниматься дзюдо в ближайшем клубе. Но потом перешел на бег. Так до сих пор и бегаю. Иногда надоедает, хочется бросить, но тогда я вспоминаю мертвого директора, рухнувшего на стол, и это вдохновляет меня на то, чтобы продолжать бегать. Я бы даже сказал, Гедали, что бег для меня в жизни стоит на первом месте. После семьи, конечно. И после друзей.
Паулу и Фернанда, Жулиу и Бела, Арманду и Беатрис, Жоэл и Таня. Раз в неделю мы ужинали вместе. Жоэл, знавший все рестораны Сан-Паулу, служил нам гидом. Хотя сам он сидел на диете из-за язвы, ему нравилось смотреть, как мы едим: ну разве этот гуляш не чудо? — спрашивал он с повлажневшими от умиления глазами, выпивая свой стакан молока.
Мы собирались дома то у одного из нас, то у другого. И если была суббота, то засиживались чуть ли не до утра: разговоры шли, само собой, о работе, но не только, говорили мы и о фильмах, и о политике, и о прислуге, и о машинах. О половом воспитании в школах. О психоанализе. О последнем нашумевшем разводе. О путешествиях.
Вместе ходили в кино, в театр. Иногда играли в карты, или в монополию, или решали кроссворды.
На карнавал мы задумали одну шутку. Жулиу и Бела должны были нарядиться в маскарадные костюмы, но так, чтобы никто не знал, в какие, и ходить по заранее установленному маршруту с десяти вечера до полуночи. Той паре, которая первой их обнаружит, ужин оплачивали остальные.
В десять мы с Титой отправились в центр. Арманду и Беатрис, Жоэл и Таня приехали уже давно, и охота была в самом разгаре. Мы с Титой, переодетые пиратами, бродили среди праздничной толпы, в которой попадалось немало людей в масках. Среди сотен арлекинов и клоунов мы пытались отыскать парочку арлекинов или клоунов. А может, мавров? Или привидений? У нас не было ни малейшего представления о том, как они оделись. Мы с Титой увлеклись поисками, хохотали над собственными ошибками: я хватал за локоть какого-то оборотня, думая, что это Жулиу, Тита кричала одалиске: попалась, Бела! А это была вовсе не Бела. Вдруг я увидел кентавра. Этот кентавр стоял на тротуаре и смотрел на проходящую карнавальную колонну, однако сам он привлекал больше внимания, чем индейцы, плясавшие посреди улицы. Вокруг него, с шуточками и прибауточками, собралась небольшая толпа. Некоторые хлопали его по заднице, в ответ на что кентавр брыкался, в основном никого не задевая.
Тита вцепилась мне в руку. В первую секунду мне захотелось броситься сломя голову прочь; почудилось, что наш секрет раскрыт, что нам дают понять: таиться бесполезно, мы всё знаем, мы знаем, каким ты был раньше. Но кто давал нам это понять? Жулиу и Бела? Неужели это Жулиу и Бела?
С трудом овладев собой, не выпуская руки Титы, я подошел к кентавру.
Костюм был сделан топорно, коричневая замша совсем не походила на лошадиную шкуру. Хвост соорудили из разлохмаченной крашеной веревки. Копыта, непропорционально большие по сравнению с телом, — из черного целлулоида. Глядя на эти копыта, я вдруг подумал: как же могли циркачи спутать настоящего кентавра с двумя артистами, переодетыми кентавром? Мои прежние копыта, хотя и довольно крупные (видимо, во мне текла кровь першерона), все же весьма уступали по размеру этим фальшивым. Разве что человек с очень маленькими ступнями… И если он ходил на цыпочках… Разве что так.
Мы стояли, не двигаясь и не зная, что делать. Идем отсюда, прошептала Тита. Я посмотрел на нее. Она была бледна и ужасно напугана — это придало мне решимости. Я должен был выяснить все, не откладывая. Если это Жулиу и Бела, если их костюм — намек, то надо немедленно объясниться. Жди меня здесь, сказал я Тите и, расталкивая толпу, подошел к кентавру и встал с ним лицом к лицу.
Впрочем, его лица я видеть не мог: оно скрывалось под маской из папье-маше, изображающей черта (кентавр с физиономией черта!). Волосатая грудь и выступающее брюшко вполне могли принадлежать Жулиу.
— А тебе какого рожна надо? — завопил он. — Ты что, не видал человека в маскарадном костюме?
Педру Бенту!
От удивления и испуга я отшатнулся. Да, это был Педру Бенту. Тот же голос, который я слышал в такси.
— Ты что там, Педру Бенту, на драку нарываешься? — женский голос, доносившийся из брюха кентавра, был мне тоже знаком. Это был голос укротительницы из цирка!
