Она позвала одного из слуг и сказала, что он может взять жаркого, сколько хочет. Спасибо, дона, у нас есть своя еда, сеньоре незачем беспокоиться. Видала? — торжествовал Жулиу. А я что говорил? Знать надо, с кем имеешь дело.
Пока Жулиу и Бела ссорились, мы с Титой пошли посмотреть наш дом, который как раз обставляли мебелью — мы единственные, кто еще не переехал, хотя вот-вот собирались это сделать. Дом был красивый, в средиземноморском стиле, как те, что мы видели в Марокко. Наверху — спальни и терраса, внизу — гостиная, кабинет, столовая, комната для телевизора и комната для детских игр. А еще погреб. Мне все это стоило целого состояния, но да и бог с ним: дела шли все лучше.
Мы переехали и скоро поняли, что жизнь в кондоминиуме нам по душе. Все работало — детский сад, маленький парк аттракционов, охрана: вооруженные сторожа никого не впускали без разрешения, патрулировали территорию круглосуточно. Мы купили автобус для сообщения между городом и кондоминиумом. Паулу привел ко мне шофера знакомиться. Человек абсолютно надежный, он мог бы подменять по ночам отсутствующих сторожей. Твой земляк, добавил Паулу с улыбкой.
Педру Бенту. Я сразу узнал его. И он же, без сомнения, тот таксист, о котором я уже успел забыть.
Он меня не узнал — а мог бы, хотя бы по имени. Много ли Гедали встретилось ему в жизни? Однако он обо мне не вспомнил.
Проводив его, я задумался. Педру Бенту не опознал меня, но ведь это могло случиться в любую минуту — в один прекрасный день что-то у него в мозгу замкнется, и он вспомнит несущегося вскачь кентавра. Я не мог позволить себе так рисковать. Но как избежать этого? Уволить парня? Под каким предлогом? Паулу считал его абсолютно надежным. Что бы такое выдумать?
Я решил атаковать в лоб. Позвонил на проходную и попросил вызвать Педру Бенту ко мне. Он тут же явился:
— К вашим услугам.
Я отвел его в кабинет, закрыл дверь. Он стоял передо мной, сжимая в руке шапку, и глядел настороженно и заискивающе. Не помнишь меня, спросил я. Он присмотрелся ко мне внимательнее: честно говоря, нет, доктор, вы уж меня извините. Округ Куатру-Ирманс, сказал я. Он снова принялся меня рассматривать, вдруг глаза его округлились: но… да вы же сын Леона, тот, у которого ноги, как у лошади! Он взял себя в руки: извините, но…
Я успокоил его: ничего, Педру Бенту, все в порядке. Он никак не мог поверить своим глазам: извините, что я вас спрашиваю, доктор, но где же…
Лошадиные ноги? — улыбнулся я. Их больше нет, мне сделали операцию. Я сел и указал ему на стул. Спасибо, сказал он, я постою.
Я смотрел на него, а он избегал моего взгляда. Расскажи, сказал я, как ты здесь оказался. Он вздохнул: ах, доктор, знали бы вы, что со мной было. После того, как вы уехали, я обрюхатил одну индианку. Мой старик рассвирепел и вышвырнул меня из дому. Я болтался по Порту-Алегри, бродяжничал, ввязался в драку, продырявил одного идиота, тот чуть не умер, а я заработал три года. Когда вышел, нанялся в цирк, закрутил шашни с укротительницей, она притащила меня в Сан-Паулу, сказала, что сама родом отсюда, что знает здесь каждого встречного и найдет мне отличную работу. Ни хрена она мне тут не нашла. В конце концов мы поссорились, и вышло даже забавно. Он засмеялся:
— Дело было во время карнавала, Гедали. Ей захотелось, чтобы мы нарядились зверем. Кентавром. Когда она мне объяснила, что это за костюм, я сказал: знаю такого! Это же Гедали! Она страшно удивилась, сказала, что тоже знала одного кентавра, спросила, много ли их водится в Риу-Гранди. Короче, мы переоделись, вышли в таком виде на улицу и в конце концов поругались, я ей пару раз врезал, она сбежала, и с тех пор я ее не видел. Я работал во многих местах, да только долго нигде не задерживался.
А такси, спросил я. Такси? Разбил, сказал он.
Мы помолчали. Оказывается, заметил я, ты не так надежен, как думает Паулу. Испуг отразился на его лице: но ведь вы не расскажете всего этого доктору Паулу? Там видно будет, сказал я.
Он смотрел на меня. Заметно было, что он испуган. Тебе нравится эта работа? — спросил я. Он вымученно улыбнулся: еще бы, доктор, о лучшей и мечтать нельзя. Тогда, сказал я, постарайся вести себя тихо — и ни слова о том, что ты видел в Куатру-Ирманс. Ну об этом, заверил он, вы можете не беспокоиться: могила.
Я проводил его до дверей. Выходя, он обернулся: ради Бога, доктор, позвольте мне остаться работать здесь. Не волнуйся, сказал я. Веди себя хорошо и все будет в порядке.
Это была неделя сюрпризов. Через два дня — в субботу — позвонили с проходной. Со мной хотел поговорить какой-то человек. Утверждает, что он ваш брат, сказал сторож. Выглядело это малоправдоподобно, так что впускать его не хотелось.
Я сам пошел к воротам.
Это действительно был Бернарду. Изменившийся до неузнаваемости. Вылитый хиппи: длинные, давно нечесанные волосы, майка, линялые джинсы, шлепанцы. На шее на цепочке — большие часы, отцовский Патек Филип. Я их украл, сказал Бернарду, нежно обнимая меня: ну, как дела, малыш? Сторожа смотрели на нас, раскрыв рот. Я взял Бернарду за локоть и повел его в дом. Бросил я все это, сказал он, сидя по-турецки на полу в кабинете. Бросил зарабатывать деньги, копить на машину, жену бросил — зануда! — сына, все! Надоело, Гедали, вот оно где у меня сидит. Но чем же ты занимаешься? — спросил я, не веря собственным глазам и ушам. Он засмеялся: чем? Да ничем. А разве обязательно чем-то заниматься? Живу здесь, на трассе Рио — Сан-Паулу, где сплутую, где подработаю, продаю собственные поделки, живу то с одной женщиной, то с другой — словом, живу, Гедали, живу. Я раньше не знал, что значит жить, Гедали. Там, в Порту-Алегри, я не представлял себе, что такое жизнь, а теперь я это знаю. Он достал из кармана соломенную папиросу и закурил. Не бойся, это не травка, сказал он, это самая натуральная кукурузная солома. Мне всегда нравилась солома, еще со времен Куатру-Ирманс, да только старик не давал мне курить. А теперь я курю, сколько вздумается.
Он осмотрелся: ты здорово здесь устроился, Гедали. Хороший дом, хорошая мебель. Он скорчил недовольную гримасу: но зачем столько охраны, столько заборов? Похоже на тюрьму, малыш.
Он встал, я тоже, он положил мне руку на плечо: я пришел помириться с тобой, Гедали. И предложить кое-что: не хочешь бродить по дорогам со мной? Это ведь жизнь, братишка. Ходить по земле — значит жить! Идем? Спасибо, сказал я, мне здесь хорошо, Бернарду, я лучше останусь. Он пожал плечами: ладно. В дверях он обернулся: раз уж ты не хочешь идти со мной, так дай хотя бы денег. Я дал ему какую-то сумму, он нежно обнял меня и ушел по гравиевой дорожке. И еще помахал мне от ворот.
Если жизнь в кондоминиуме была так хорошо отлажена, то это только потому, что Паулу целиком посвятил себя административным делам — ну, и дочери, конечно. Ни на что больше у него времени не хватало, если не считать пробежек со мной по парку. Тебе надо снова жениться, говорил я, но он не отвечал, задыхаясь на бегу — нагрузки давались ему все труднее. В один прекрасный день Фернанда вернулась и попросила прощения: я была дура, дура, сказала она. Они, рыдая, бросились друг другу в объятия. На следующий вечер мы устроили в их честь торжественный ужин. Фернанда и Паулу улыбались, обнявшись. Как хорошо вернуться домой, повторяла она.