Сергей Петрович вставил в глаз стеклышко, попросил пациентку принять удобную ему позу и ловко задействовал два длинных опытных пальца.
— Действительно… в этом вы правы. — Он снова намыливал руки. — Тем не менее, в нашем распоряжении всего пятнадцать минут. — Выйдя за дверь, он что-то объяснил вскрикнувшей горничной и тут же вернулся. — Сейчас все доставят…
— Как… как такое могло со мной случиться?!
Опытный медик, посыпав тальком руки, натягивал эластичные резиновые перчатки.
— Случай представляется мне весьма редким… попробуем все же выявить истину. — Установив Генриетту Антоновну мостиком, он выдернул из под нее тюфячок, оставив лежать на голом брезенте. — Без мужчины, уверяю вас, тут не обошлось… отбросим добрейшего супруга вашего Карла Изосимовича… что же остается? — Он вынул безопасную бритву и развел в ванночке мыльную пену. — Припомните — не было ли у вас не вполне осознанного контакта с партнером по танцу… или в казарме… случайно… молодые офицеры излишне пылки, солдаты — попросту грубы и невоздержанны… какое-нибудь одно, излишне плотное прикосновение…
— Нет! Нет! — Генриетта Антоновна отчаянно замахала руками. — Как вы могли подумать!
— Хорошо. — Профессор намылил низы баронессы и опробовал лезвие. — Внезапно его рука остановилась. — Знаете, я вспомнил отчего-то тот зимний концерт в вашем доме… Помните, вы пригласили странного человека… Скрябина… он играл нечто необыкновенное, проникающее… я наблюдал за вами, и мне показалось…
Генриетта Антоновна покраснела. Она никогда не забывала того вечера и своих, связанных с ним ощущений.
— Конечно, все это очень необычно, — уже увереннее ступая по нащупанной умозрительной тропке, продолжал профессор и гениальный провидец, — но я видел, что происходило тогда… мы знаем, какая мощная сила искусство, в особенности искусство музыкальное. — Сергей Петрович спокойно продолжил начатое дело. — Я сам в молодости серьезно занимался симфонизмом… скажите же мне со всей откровенностью — тогда, во время исполнения поэмы, вы почувствовали энгармонизм?
— Да, — смутилась роженица. — В нижнем регистре… на органном пункте тоники.
Знаменитый лекарь полностью завершил подготовку и откровенно любовался делом своих рук.
— Все ясно! — обрадовался он подтверждению гипотезы. — Я склонен объяснить произошедшее так. Слушая симфонию, вы эмоционально раскрылись и впустили альтерированный нонаккорд с секстой — отсюда и ощущения… Далее естественным образом произошло экспрессивное задержание от си-бемоль через си-дубль к ля-бемоль. — Достав флакон со спиртом, он протер обнажившееся место. — Возникла ритмоинтонационная выпуклость, переродившаяся в здоровом и заждавшемся большого чувства женском организме в новое тематическое образование… Вот вам и беременность!.. Еще одно подтверждение, что одинакового результата можно добиться разными способами!.. — Он снова посмотрел на часы. — Осталось около минуты… я попрошу вас упереться вот так и приготовиться…
Потолок над Генриеттой Антоновной закачался, ей стало совсем невмоготу, что-то стукнуло ее изнутри, она крикнула, дернулась, доктор Боткин, подобно чемпиону по плаванию, нырнул куда-то — и тут же стало необъяснимо легко.
Она услышала мощный, насыщенный басовыми тритонами плач.
На руках у доктора заливался прекрасный крупный младенец.
— У вас мальчик, мамаша, — широко улыбаясь, сообщил Сергей Петрович. — Удивительно, между прочим, похож на отца… Ребенок полностью здоров, весит десять фунтов ровно. Маленький негодник проголодался и требует у мамы молочка…
Генриетта Антоновна взяла сына, выпростала налитую персю и засунула ее соском в прожорливой розовый ротик.
37
Великий Композитор очнулся на какой-то открытой веранде.
Ярко сияло солнце, слышался мерный рокот прибоя, пышнейшая зелень колыхалась вокруг, вдали виднелись горные вершины.
В уютнейшем шезлонге он сидел за изящно сервированным столом, в руке у него была серебряная вилочка, он тянулся к аппетитнейшему на вид матлоту из налимов.
— Где я? Что со мной? — с трудом прожевывая нежнейший филейчик, простонал Скрябин, и тотчас вокруг него возник какой-то шум, суета, крики. Медленно повернув голову, он увидел множество людей в белых халатах. Заботливые руки помогли ему сесть прямо, кто-то по капле вливал в его пересохший рот целительное французское шампанское.
Мелькнуло и пробилось среди прочих большелобое, чуть грубоватое лицо с широкими кустистыми бровями, ослепительно улыбающееся.
— Георгий Валентинович! — узнал Скрябин. — Объясните же…
— Пришел в себя! Наконец-то! — Плеханов радостно обхватил его за плечи, помогая встать. — А мы, признаться, опасались худшего…
— Что за загадки! — притопнул Александр Николаевич. — Намерены вы пролить свет на обстоятельства?
Великий Мыслитель жестом показал ему на природу.
Друзья вышли наружу. Они стояли на вершине живописного холма, вниз сбегала выложенная камнем извилистая дорожка. Покидая помещение, Великий Композитор успел оглядеть себя в зеркале — он был в шелковой зеленоватой сорочке, кремовых летних брюках, на голове красовалась ярко-желтая панама, ноги были обуты в высокие голубые сандалии…
Плеханов шел впереди, раздвигая руками нависающие над головой кусты чайных роз и прогнувшиеся под тяжестью вызревающего урожая ветви кофейного дерева. Тропинка перешла в лестницу с пологими, сточенными ступенями. Мужчины спустились к морю, разулись и, загребая пальцами горячий песок, двинулись вдоль пляжа.
— Итак?.. — поторопил один Великий другого.
— Итак, — патетично подхватил другой, — худшее, что называется, позади. Вы справились с недугом и, надеюсь, еще не единожды порадуете нас своими удивительными звуками…
Великий Композитор взглянул на море. Море смеялось. Александра Николаевича окатила сильнейшая волна раздражения. Перегородив дорогу спутнику, он дернул его за рукав и принудил остановиться.
— Какого черта! Это не Швейцария!.. Что же?.. Греция? Португалия? Франция?
— Италия. — Памятуя о недавнем поражении в буфете цюрихской оперы, Плеханов предпочел более не увиливать от прямых вопросов. — Сан-Ремо.
— Какого черта?! — повторился Великий Композитор.
Великий Мыслитель мягко высвободился. Они пошли по самой кромке, и набегавшая вода приятно щекотала им пятки.
— У вас было эмоциональное перенапряжение. — Георгий Валентинович тщательно подбирал слова. — Вы не помнили себя… необходимо было переменить обстановку… предоставить вам уход… здесь, в санатории отличные специалисты… процедуры, шестиразовое питание… вечерами танцы, легкий флирт, ни к чему не обязывающие клятвы под луною… уста, сливающиеся воедино… тела, изнемогающие от любовных судорог…
Рисуя чудесные перспективы, заботливый друг, как мог, старался увести незадачливого пациента со скользкой и опасной тропы воспоминаний — ассоциации, однако же, отбросили Скрябина к ужасающей картине.
