Любовь Яковлевна стояла у колонны в обществе нескольких кавалеров, обмахивалась веером и вопреки всему не чувствовала никакого дискомфорта. Танцевала она сейчас или ей это только привиделось?
Ответить однозначно было затруднительно.
18
На следующий день, проснувшись и попив липового цвету, еще расслабленная и вялая, Любовь Яковлевна подверглась натиску со стороны извечного своего оппонента и союзника.
— К чему напускать туман? — отодвигая законченную главу и откидываясь на мягкий задок кресла, восклицала другая Стечкина, тоже еще не приведшая себя в порядок. — Отчего не обозначить со всей ясностью — облизал карлик героиню или той угодно было дать волю фантазиям?!
Усевшись подле зеркала, Любовь Яковлевна потянулась за черепаховым гребнем.
— Порою ты излишне прямолинейна… сюжетный зигзаг, некоторая дуаль… недоговоренность — по-моему, это только на пользу сюжету.
Вставши за Любовью Яковлевной, другая Стечкина тоже принялась за прическу.
— Прием представляется мне нечестным — мы-то с тобой отлично знаем, как развивались события.
Любовь Яковлевна вынула изо рта шпильку.
— Автору положено иметь свои тайны. К тому же до поры до времени всего не знает и он сам, пусть даже рассказывая историю реальную и уже завершившуюся. Действительность, перенесенная на бумагу, имеет свойство видоизменяться и даже оборачиваться своей противоположностью. Горбун мог целомудреннейше исполнить менуэт со мною и в то же время ужасно посягнуть на героиню романа.
Другая Стечкина ловко накрутила буклю и закрепила ее шпилькою.
— Хорошо… — начиная сдавать позицию и отходя на другие форпосты, поинтересовалась она, — но почему же не сообщить в главе, кто был этот страшный человек?
— Об этом героиня узнает только на следующий день, — терпеливо объяснила Любовь Яковлевна. — Проснувшись и попив липового цвету, она послала Дуняшу за вечерними газетами и до ее прихода не находила себе места. «Кто был этот страшный человек? — думала она. — Да и был ли он вообще?» Все тело Любови Яковлевны ныло и отзывалось сладкою ломотой — чудовищный ли язык был тому виною или же, давно не танцевавшая, она попросту не рассчитала сил и перетрудила нежные свои члены?.. Едва дождавшись нерасторопной горничной, Любовь Яковлевна торопливо раздернула полосы, что, впрочем, оказалось вовсе ни к чему. Отчет о бале в Благородном собрании был помещен на первой странице и изобильно снабжен фотографиями. Склонившись над газетою и буравя ее глазами, Любовь Яковлевна жадно впитывала содержание… Вот, «император и самодержец, морганатическая супруга… высочайше почтив, августейше протанцевали»… снимок в полный рост… и еще один, и еще несколько в разных ракурсах… А это что? Сплющенная голова, нос крючком, оскаленный рот, мертвые глаза, оборотень, пугало, чудище… он! Языкастый! «Сопровождая… — читала Любовь Яковлевна, — также… почтил присутствием… изволил исполнить менуэт… обер-прокурор Святейшего Синода Константин Петрович Победоносцев…» — Громкое имя, конечно, было известно молодой женщине, но что могло значить для нее непродолжительное и полумистическое соприкосновение со столь значительным в государстве лицом?..
Другая Стечкина терпеливо выслушала пространное объяснение.
— А как же Черказьянов? — перегруппировав мысли и атакуя уже самую композицию, пылко заговорила она. — Загадочное убийство? Пропавший дневник? Мужик у квасной бочки? Гости с ножами и пистолетами?! Читатель ждет продолжения заявленного тобою криминального сюжета, разгадки тайны, ты же уводишь действие в сторону, размываешь его, вытаскиваешь новых действующих лиц… ты совсем не думаешь о читателе!
Любовь Яковлевна закончила уже бессмысленную для уходящего дня прическу.
— Меня всегда раздражала эта мысль!.. Думать о читателе! Что за превратности писательской судьбы! Из всех творцов только он почему-то должен непременно угождать потребителю!.. Скажи, пожалуйста, — она оборотилась к другой Стечкиной, — думает ли, например, композитор о своем слушателе или художник о разглядывателе?.. Так почему должна я?!
Другая Стечкина оправила волосы.
— Специфика профессии… Художник, работая иногда годами над единственным полотном, претендует лишь на взгляд со стороны. Его работа, вся сразу и целиком, сама бросается в глаза. Художник нарисует, и посетитель выставки непременно посмотрит. Композитору уже сложнее. Он должен удержать слушателя на час-другой да еще заставить несчастного сопереживать духовно, все же музыка вливается в уши сама. — Сделав паузу, заглянув в глаза Любови Яковлевны и уловив в них проблеск понимания, другая Стечкина продолжила: — Писатель сталкивается с наибольшими трудностями. Его произведения неудобны для потребления. Читать книгу надобно несколько дней и все это время удерживать содержание в памяти. Роман без читателя мертв и не существует сам по себе — только читатель и никто другой может оживить его, увидеть за типографскими значками действие и реальных людей во плоти и крови. Читатель — прямой наш соавтор и так же тратит время и силы на создание художественного произведения… вот почему мы должны постоянно помнить о нем!..
Любовь Яковлевна давно записывала то, что говорила другая Стечкина, и это было несомненной победой последней.
— Я вовсе не собиралась бросать сюжета, — капитулируя, оправдывалась Любовь Яковлевна. — Мне показалось, что карлик обер-прокурор как раз необходим для его развития.
Другая Стечкина пожала плечом.
— Посмотрим, как ты из этого выберешься… Не слишком ли много обязательств?! Криминальное чтение, мемуар о Тургеневе, какая-то смутная эротика!.. Читатель, кстати, заждался прописанной в деталях постельной сцены… думает ли твоя Любовь Яковлевна ответить делом на страстное предложение Ивана Сергеевича?
Обе женщины одновременно закурили и пустили в высокий потолок по синеватой струйке.
— Вопрос не из легких… вокруг столько блестящих молодых кавалеров!
Лицо Любови Яковлевны разительно переменилось — исказившая его невероятная гримаса, с раздувшимися ноздрями, осклабленным ртом, скверно горящими глазами и сломавшимися полосками бровей — была тем общим выражением, которое роднит всех без исключения женщин, равно графинь и кухарок, когда, не видимые постороннему глазу и искушаемые бесом, более не контролируя себя, они высказываются по вопросу отношения полов.
— Не стоит сбрасывать со счетов и изощренных карликов-лизунов! — с таким же лицом подыграла Любови Яковлевне другая Стечкина.
— Отдаться Ивану Сергеевичу, конечно, можно, но только с испуга! — цинически захохотали обе.
Надежно закрытая дверь кабинета-спальни позволила продолжить обмен репликами еще более рискованными, а потому в окончательной редакции романа писательницею опущенными.
Натешившись всласть, похлопав себя по ляжкам и даже повалявшись на ковре, молодые женщины посчитали разминку оконченной. Невероятная гримаса была убрана с лиц. Расположившись перед зеркалом, подруги последовательно расслабили ноздри, сомкнули губы, притушили избыточный блеск глаз и восстановили линию бровей. Возвратив свое обычное выражение и тщательно выверив каждую деталь, молодые женщины закрепили его дорогой косметикой.
