25
В следующее же мгновение, мощнейше оттолкнувшись на резиновых литых подошвах, Иван Сергеевич единым махом покрыл расстояние до кровати.
В воздух полетели шерстяные канареечные панталоны, коленкоровое по шести гривен за аршин платье, корсет на китовом усе и сами замечательные штиблеты на витых толстых шнурках.
Властитель дум и кумир от литературы демонически раскрывался перед Любовью Яковлевной в новой своей ипостаси.
Это был вулкан страсти, огнедышащий, клокочущий, изрыгающий гигантские валуны и заливающий все вокруг потоками раскаленной лавы. Это был ураган, вихрь, смерч, сметающий крыши, вырывающий с корнем вековые деревья и вздымающий в небеса океанские воды… Не удовольствовавшись двумя метафорами, молодая писательница присовокупила и третью — в любовном упоеньи классик был подобен паровому молоту, ухающему и безостановочно плющившему все, что находилось под ним.
Неумолимая стихия буйствовала, и Любовь Яковлевна находилась в самом центре погибельного действа. Второй раз за несколько часов мысленно прощалась молодая женщина с жизнью, пусть не вполне удавшейся, но все же полной светлых ожиданий и волнительных предчувствий. Никогда больше не увидеть ей милый дом на Эртелевом, не обнять сына, не присесть с притираниями за туалетный, с интарсией, столик… прощайте, недописанный роман и его не слишком выпуклые персонажи… прощайте вы, взыскующий читатель и множественные злобствующие критики… прощайте все и не поминайте лихом!..
Вот-вот готовая испустить дух и как бы перестав существовать в бренном обличьи, молодая женщина уже наблюдала себя на светлых небесах, вдали от суеты и тлена… умиротворенная и благостная, в одной прозрачной белой рубашке, с гиацинтом в волосах, пребывала она в мире более совершенном… что-то, впрочем, мешало… какая-то последняя нить связывала ее с прежней жизнью… предупредительный апостол в чуть великоватых сандалиях спешил перерезать ее большими садовыми ножницами… секундно он замешкался… и тут же — натяжение, рывок… бесцеремонно сдернутая с облака Любовь Яковлевна стремительно падает, низвергается, обретает многострадальную телесную оболочку… она снова на овальной, в мавританском стиле, кровати… в окна заползает клочковатый мутный рассвет… подхватив в охапку одежду, Иван Сергеевич споро покидает спальную комнату… и сразу — глубокий черный тоннель, провал, сон без сновидений, многочасовой и целительный…
…Явь представилась внезапно в виде двух архиереев и одного несомненного турка. Архиереи были в клобуках, турок, как ему полагается, — в чалме. Глаза у мужчин были масляные, не мигая, они смотрели на выпроставшееся из-под полотна роскошное обнаженное тело. Продолжительно, с подвоем зевнув, молодая женщина откинула одеяло вовсе, выставила ноги на жесткий бисерный коврик и поднялась со смятого греховного ложа. Лица соглядатаев заметно вытянулись, на лбах выступила испарина. Архиереи, соблюдая сан, из последних сил оставались недвижными, экспансивный же восточный человек дернулся так, что едва удержался в золоченой старинной раме.
Несколько помедлив у живописных портретов, молодая женщина с отвращением принялась натягивать одежду. Во рту ощущалась сухость, виски ломило, переполненный желудок настоятельно звал переменить помещение. Уже на пороге она оглянулась в поисках возможно забытой мелочи. У изголовья кровати повешен был образ Введения во храм Пресвятой Богородицы, в силу обстоятельств не замеченный гостьей ранее. С благодарностью глянув на иконописный лик, несомненно спасший ее прошедшей ночью, Любовь Яковлевна вышла в коридор.
Едва ли не вечность провела она в ванной комнате, прежде чем появилась в гостиной. Иван Сергеевич, румяный, ослепительно выбритый, с безукоризненно уложенными волосами, в безупречной белой сорочке и белом же банте с крупными зелеными горошинами, в желтых плисовых сапогах, ловчайше балансируя на подоконнике, в форточку кидал голубям выеденные селедочные головы.
— Экие твари, — обернувшись к вошедшей и присовокупив иным тембром пару-тройку французских слов, комментировал он ситуацию. — Жрут все подряд… давеча у меня, представьте, цельный окорок слопали…
Молодая женщина тяжко опустилась в вольтеровское кресло. Иван Сергеевич немедленно спрыгнул, заглянул в бледное лицо, обеспокоился синяками и дурнотным выражением глаз.
— Надо же, как вас оскоромило… — подкладывая под спину гостье подушку, участливо произнес он. — Может быть, похмелиться?.. Смирновской… рябиновой… пива?..
— Рассолу! — хрипло попросила Любовь Яковлевна.
Тургенев выбежал, вернулся с хрустальным графином, налил молодой женщине полный до краев стакан.
Жадно припав к стеклу губами, Любовь Яковлевна выпила все до дна. Во рту сделалось солоно, в нос шибануло укропом, чесноком, еще чем-то бодрящим и возвращающим к жизни.
— Сейчас снимет. — Деликатно отвернувшись, Иван Сергеевич давал молодой женщине время прийти в себя. — Думаю вот взять напрокат жирандоли, — говорил он несущественное, наклонившись и нюхая на ореховом бюро свежую распукалку розы. — А то живу здесь неизвестно сколько — и без жирандолей. У всех жирандоли, а я чем хуже?!
Не переставая пространнейше изъясняться на тему жирандолей, Тургенев подбросил в разожженный камин одинаковых березовых полешек, поднял с пола и перелистнул книгу в телячьем переплете, открыл и закрыл дверцу ясеневого шкафа, взобравшись на него, снял с потолка паутину с двумя сидевшими на ней пауками, отметил что-то карандашиком на кретонных обоях.
— Так что с жирандолями — дело решенное! — начал выдыхаться классик.
— Мне уже лучше! — обычным своим голосом сказала молодая писательница. — А жирандоли я вам свои презентую… нам они без надобности.
— Вот и хорошо… вот и ладненько, — обрадовался Иван Сергеевич. — А теперь необходимо подкрепиться!.. Василий, дьявол комолый!
На удивление скоро появившийся слуга, похожий как две капли воды на литератора Боткина, вкатил приснопамятный столик. Тургенев сбросил крышку судка и чувственно втянул ноздрями горячий пар. Любовь Яковлевна протестующе замахала руками, но гостеприимный хозяин уже протягивал ей порцию вареного мяса с зеленью.
— Понимаю, все понимаю, однако же — нужно! Белинский завещал. После очищенной наутро — всенепременно бараньей ноги с горошком, а уж после шустовского, извольте, телятинки со шпинатом!..
Любовь Яковлевна знала, что многие мужчины, добившись своего, становятся противными, ведут себя бесцеремонно, намекают на стыдные подробности, справляются о своем порядковом нумере и вообще возмутительно держатся с женщиной, как победитель с побежденною. Ничеготакого и в помине не было со вчерашним ее партнером. Напротив, Тургенев выглядел смущенным, был суетлив и без нужды вытирал лоб платком с вытканною по углам монограммой.
— Не стоит казниться. — Любовь Яковлевна перехватила на лету мужскую руку с зажатой в ней вилкой. — Я ведь сама искала близости с вами, и вы ровно ни в чем не виноваты. Скажите, — молодая женщина помедлила, — откуда в вас такое? Вы же со мною чуть не до смерти… Поверьте, я не стала бы затрагивать сокровенного, но сведения требуются мне для романа…
