На Литейной, привязанные за фитиль, в витринах висели разноцветные восковые свечи, над колбасной Добычина, поскрипывая, качался на незначительном ветру размалеванный жестяной окорок, разносчики в холщовых фартуках, оглушительно крича, размахивали над головами аршинными горячими сосисками, от них во все стороны разлетались липучие комья горчицы. Какие-то нигилисты, не приметив слона, попытались завернуть на Любови Яковлевне вуаль и тут же были сбиты с ног бдительным овчарным кобелем — отличившемуся незамедлительно преподнесена была сосиска с двойной порцией горчицы.
Несколько развеселившаяся молодая писательница подумала, что для сюжета хорошо бы встретить кого-нибудь из затерявшихся на страницах персонажей, и тут из-за угла навстречу ей вышла огромная фигура с лицом открытым и добродушным.
— Здравствуйте, Алфей Прович! — обрадовалась Стечкина.
Человек-гора притормозил. Она откинула густую, с мушками, сеточку.
— Любезная Любовь Яковлевна!..
— Как поживаете, что поделываете? — с ажиотажностью в голосе спросила молодая женщина.
— Живу хорошо, — откашлялся Алупкин, — и, в общем, ничего особого не делаю…
— А помните… на даче… спектакль… в лес ходили…
— И еще купаться!..
Любовь Яковлевна, кое-что припомнив, погрозила великовозрастному шалуну пальцем.
— Кого видите из наших?
— Крупского. Дочку вместе ловили…
— Девочка растет… ей хочется новых ярких впечатлений… А вы, помнится, стекло могли жевать?
— Я и сейчас могу. — Алупкин вынул из-за пазухи средних размеров зеркало и с хрустом сжевал его без остатка. — Это ваша собака?
— Отчасти… крайне умное животное… только воды не любит… Муму.
— А мужик?
— Глухонемой. Герасим…
— Ясненько… — не узнал Алупкин.
Одновременно они переступили с ноги на ногу.
— Рада была повстречать…
— Взаимно. — Гигант погрузил руку в другой карман. — Вот моя карточка. Понадоблюсь — не церемоньтесь…
С Литейной она свернула на Пантелеймоновскую. В задумчивости перешла Фонтанку. Летний сад, притихший, белый, прекрасный, лежал по ту сторону изысканной литой ограды. Чтобы дать Муму возможность справить нужду, они прошли внутрь. На аллеях, чуть припушенные снегом, стояли величественные мраморные статуи. Грациознейшая пара ослепительно чистых лебедей плавала в подернувшемся ледяною кромкой пруду. Самый воздух напоен был возвышенным романтизмом. «Некогда здесь гулял Пушкин», — отворачиваясь от натужливо присевшего пса, благоговейно подумала молодая писательница.
Центральною аллеей, под обнажившимися ветвями раритетных дубов, Любовь Яковлевна вышла к другим воротам замечательного музея под открытым небом. Здесь, со стороны Невы, для прочтения вывешена была приметная дощечка с текстом:
На этом месте 4 апреля 1866 года
крестьянин Осип Комиссаров
милостью Божией
спас от рук злодея жизнь императора
Александра II
Сразу, будто очнувшись, молодая женщина споро заперебирала ногами. Взяв направо, она снова оказалась на Фонтанке. Огромное мрачное здание Управы высилось и подавляло. Герасиму и псу велено было ждать. Забравши в грудь последний глоток свежего воздуху, пострадавшая отжала массированную блиндированную дверь и обнаружила себя в перегороженном шлагбаумом вестибюле.
— К кому изволите направляться? — Дежурный жандарм пахнул одеколоном, колбасой и сапогами.
Любовь Яковлевна непроизвольно оправила полукафтан.
— К самому главному… надеюсь, он в присутствии?
Дежурный без усилия скорчил козлиную харю.
— Может, для начала к частному приставу? Так сказать, по иерархии?
— Нет. — Любовь Яковлевна решительно качнула головою. — Дело исключительной важности!..
Затребовав паспорт молодой женщины, жандарм передал его унтеру и вскоре вежливо козырнул.
— Вас проведут.
Через множество переходов она доставлена была в роскошную приемную. Обитые сафьяном двери сандалового дерева приглашающе распахнулась. Любовь Яковлевна вошла. В кресле обер-полицмейстера в перевитом шнурами мундире, сверкая аксельбантами и позументами, восседал человек, отлично ей знакомый.
30
Что есть наша жизнь, как не сплошная и беспрерывная цепь случайностей!
Так примерно думала молодая женщина, глядя на некогда уморительного человека, ныне представшего перед нею в полном блеске и позолоте.
Первейший чиновник и главный охранитель столицы размещался за цельнорубленым мраморным столом, всюду были двуглавые орлы, свисающий бархат штандартов и развернутый шелк знамен. За спиною величественного сановника высилась в усыпанной брильянтами раме исполненная в стиле Брюллова живописная картина. Изображенный в натуральную величину император, щеголяя новеньким кавалергардским вицмундиром, в каске без плюмажа и с орденом Георгия I степени, воздев царственные руки, возносил к небу хохочущего младенца мужского пола, как две капли воды походившего на самого хозяина кабинета.
— Пожаловали, Любовь Яковлевна, пожаловали…
Посетительнице указано было на странного вида стул, по краям которого свисали сыромятные ремни и цепи. Чуть дрогнув, молодая женщина села.
— Ваше превосходительство… высокородие… высокопревосходительство…
— Полноте! — Блистательный обер-полицмейстер явственно передернул ушами. — Просто Елизар Агафонович… как тогда, на даче. Помните — в лес ходили, и еще купаться?
Любови Яковлевне недостало решимости погрозить пальцем столь значимому шалуну.
— Вы могли на руках ходить, — однако не отмолчалась она.
Приимков коротко хохотнул.
— Я и сейчас могу.
Выскочив из-за стола, он встал на руки, от чего ордена на подбитою ватой груди, зазвенев, вывернулись на оборотную сторону, и, сверкнув подштанниками, легчайше пробежался по ковру.
Развеселившаяся Любовь Яковлевна искренно зааплодировала, напряжение спало; получив разрешение курить, она достала папиросу.
— Кого видите из наших? — взапрыгнув на край стола, живейше поинтересовался Приимков и тут же, ухватившись за свисающий с потолка трос, с уморительным визгом пронесся в дальний конец помещения.
— Крупского, — отсмеявшись и утерев слезы, отвечала молодая писательница. — Еще Алупкина…
— Сейчас проверим. — Враз посерьезневший обер-полицмейстер возвратился к столу и извлек из тайника некое пухлое досье.
— Так-с, — пригибаясь к самой странице, быстро забормотал он, — так-с… Крупский, несчастливый отец… Надюша растет, ей хочется новых ярких впечатлений… Алупкин… человек-гора… ничего особенного не делает…
