Вышколенный официант вырос, проворковал доверительно в самое ухо:
— Свежая белужатинка… филе пираньи с турнепсом… скалярия на углях…
— Благодарю. — Любовь Яковлевна ладошкой прикрыла чрезмерно услужливый рот. — Яне ем рыбы.
Она потребовала языка с горошком, копченого сала, крутых яиц, маринованного чесноку и луку, профитролей, кровавого бифштекса с двойной порцией картофеля-фри и, немного помедлив, — сумку кенгуру, нашпигованную клюквой и лесными орехами. Черказьянов выбрал отварного зайца и моченый арбуз.
Сделавши заказ и в ожидании его намазывая хлеб горчицею, Любовь Яковлевна осмотрелась. Большой, задрапированный бархатными портьерами зал был полон публики. Оживленно переговариваясь, люди стучали ножами, звенели хрусталем, трогали друг друга за колени, двигали ножками стульев. Гусары пили шампанское из дамских туфелек. Купчина колотил бутылкою по раззолоченному зеркалу. Из расположенных на галерее кабинетов слышались женский визг и мужское рычание. До Любови Яковлевны и ее спутника никому не было дела.
Избегавшая доселе смотреть на Черказьянова, молодая женщина вынуждена была наконец обратить на него свое внимание и, признаться, была поражена.
Это был совершенно другой человек!
Нет, безусловно, это был Черказьянов, именно тот, кто когда-то напал на нее в лавке Смирдина, а потом пытался изнасиловать на даче в Отрадном, тот самый, по заслугам схлопотавший от нее серпом по яйцам, но какие разительные выявились в нем перемены!
Одетый опрятно и даже элегантно, напротив нее сидел подтянутый мужчина, чуть старше, может быть, ее по возрасту, с лицом открытым и располагающим. В его глазах билась пытливая мысль, погустевшие волосы расчесаны были на прямой манер, а зубы под щегольски подстриженными усиками выглядели ровными и белыми. Его можно было назвать привлекательным. Им можно было увлечься!.. И только брови, вероятно, излишне мясистые и красные, немного портили общий вид.
— Как вы переменились! — не выдержала молодая женщина. — Откройте — что повлияло на вас столь благотворно?.. Поездка на воды в Баден-Баден? Целебные грязи? Пиявки? Кварцевая лампа?
В смущении опустив глаза, Черказьянов чертил ножом узоры на скатерти.
— Все много сложнее, — с видимым усилием произнес он. — Произошедшие события… их мы еще коснемся… заставили меня переосмыслить многое. Я мучился, страдал. В итоге состоялось нравственное очищение, и дурное ушло из организма. Поверите ли, я с детства страдал чесоткою, несварением желудка и даже выпадением прямой кишки… Сейчас все позади…
Приблизившийся официант опорожнил перед ними уставленный яствами поднос.
Черказьянов потянулся к бутылке, наплескал вино в фужеры.
— За вас! — с большим душевным подъемом провозгласил он. — Вы необыкновеннейшая, чистая, благородная!.. Пусть же все завершится благополучно!
Растроганная Любовь Яковлевна выпила до дна, на мгновение утеряла дыхание, закашлялась, замахала руками, рассмеялась и набросилась на закуски. В обществе Черказьянова она чувствовала себя легко и непринужденно, а готовить у Клея умели. Еще как!
Одобрительно поглядывая на нее, Черказьянов придвинул к себе большое блюдо и снял высокий серебряный колпак.
— В старинной французской книге, — доверительно сообщил он, — я прочитал, как правильно следует есть зайца. Никаких ножей, вилок или щипцов! Боже вас упаси! Зайца едят руками. — Тут же он от души расхохотался. — Едят, конечно, ртом, а вот берут как рыбу, руками. Целиком. Вот так.
Приподняв распаренную тушку за лапы, он поднес ее к губам и ловко срезал зубами слой ароматного белого мяса.
Любовь Яковлевна даже ногами затопала от удовольствия.
— Я тоже хочу так… дайте мне! — Перегнувшись через стол, она примерилась и выкусила из середины изрядный кус замечательно сочного деликатеса.
Снова они продолжительно смеялись.
— Выпьемте! — Черказьянов налил до краев. — За гуманизм и светлые идеалы! За справедливость! Победу добра над злом! Да за технический прогресс, в конце концов!
Хлебное вино № 21 изумительно заедалось хрустящими полукольцами лука. Остроту маринада и незначительное жжение на языке напрочь снимала пара сваренных вкрутую яиц. Полудюжиной прозрачных, тающих пластинок сала как нельзя лучше промазывался пищевод, уже готовый принять и пропустить далее чуть недожаренный бифштекс вкупе с картофелем и зеленью.
На хорах тем временем появились музыканты. Капельмейстер в золотой каске энергически замахал руками, в уши бухнула зажигательная мелодия, все вокруг повскакали, бросили еду, раскидали стулья — повинуясь общему порыву, Любовь Яковлевна и Черказьянов тоже не смогли усидеть на месте и, взявшись за руки, устремились в центр залы.
Здесь все перемешалось и закрутилось. Гусары в более не обтягивавших их, спустившихся рейтузах, дурнотно-желтые аристократы крови, апоплексические купцы с пущенными по вздувшимся животам массивными золотыми цепями, потные проворовавшиеся приказчики, тонконогие наемные танцоры-жиголо, дамы света и полусвета, кокотки, субретки, гризетки, выписанные для очевидной цели из парижских предместий, пышногрудые перезревшие гимназистки в ярких маменькиных подвязках, затянутые людским водоворотом случайные люди из числа официантов и зазевавшейся кухонной обслуги и даже утерявший на мгновение бдительность matre d’htel в треуголке и с ладонью за пазухой — все оказались вовлеченными в апокалиптическое безудержное веселье.
Людям необходимо было снять скопившееся в них напряжение.
Галопируя в неистовом ритме и все более увеличивая скорость под все убыстрявшуюся мелодию, сцепившиеся накрепко пары, а то и тройки, четверки с гиканьем и ревом проносились по замкнутому кругу, кавалеры половчее закинули было дам себе за спину или посадили на плечи, но, не выдерживая нагрузки, вынуждаемы были сбросить партнерш где придется и скоро сами падали в счастливом изнеможении. Мгновенно образовавшаяся свалка полнилась все новыми поступлениями, куча мала росла с невероятной быстротой — свесившись с хоров и убедившись, что аккомпанировать уже некому, капельмейстер дал отбой, и подоспевшие к месту служители принялись разгребать завал.
На Стечкиной оказались всего два или три танцора, ее вытащили сразу, а вот Черказьянова пришлось обождать — упавший одним из первых, он оказался едва ли не на самом дне и был освобожден позже. Кавалер Любови Яковлевны держался молодцом — отказавшийся от носилок и подведенный к столу под руки, он бодрился, улыбался разбитым ртом и, зажимая фонтан из носу, требовал холодного шампанского.
Разгорячившаяся Любовь Яковлевна салфеткою вытирала себе лицо и промеж грудей. Пока они танцевали, кто-то доел заказанные ею порции и даже напакостил на скатерти, но это не слишком огорчило молодую женщину. Скатерть переменили, к шампанскому заказаны были устрицы, к тому же нетронутым оставался арбуз.
— Знаете, как его едят? — борясь с кровотечением, Черказьянов ткнул пальцем в крутой полосатый бок.
