– Да ну? А я ничего такого не заметил.
– Возможно, с возрастом ему стало нечем хвастаться, и он сменил свои привычки.
– Не из-за трусов же ты не захотела сознаться, что была с ним знакома?
– Да не была я с ним знакома! У тебя просто не хватает терпения дослушать! – вспыхнула Инге, но тут же мысленно себя одернула: «Спокойней, соберись с мыслями, ты ходишь по лезвию ножа!».
За окном почти стемнело, и на площадь, все еще отсвечивающую розовым даже в сумерках, опять начали съезжаться машины и стекаться людские толпы. Инге облокотилась на низкий подоконник и сказала:
– Какая удобная точка для человека с автоматом! Надо было позвать Руперта к нам сюда, он бы это оценил.
– Он что, призывал вас к вооруженной борьбе?
– Что-то в этом роде. Перед его выступлением по залу разбросали фотографии Беттины в гробу, и одна девушка закричала, что раз Беттина не могла жить в этом обществе, значит, она-то и была по-настоящему здоровой. Подхватив эту идею, Руперт произнес зажигательную речь, – я уже не помню подробностей, помню только, что он поздравил нас с тем, что мы «пациенты». Если больное общество считает нас больными, – объявил он нам – мы должны быть польщены, потому что это – признание нашего истинного здоровья. Но поскольку наши права ущемлены, мы, отстаивая их, имеем право, как и всякое меньшинство, в случае необходимости прибегать к насилию. В ответ на его речь кто-то потребовал, чтобы мы немедленно вышли на улицы и начали громить потребителей в их храмах, то есть в магазинах и ресторанах, но ему возразили, что не все к этому готовы. Тут в зал вбежал доктор Хорманн – я в суматохе как-то даже не заметила его отсутствия – и крикнул, что против Коммуны готовится полицейский рейд. Передние ряды стали скандировать: «Психи, к оружию! Психи, к оружию!», а тощая террористка Марике вытащила из-под стола ящик, полный ружей, и стала раздавать их желающим. Тут началась настоящая вакханалия, – все повскакали со своих мест и ринулись за оружием. Кажется, я одна осталась сидеть на полу, потому что где-то на окраине сознания у меня возник вопрос: как ящик с ружьями оказался под столом? Этот вопрос просто пригвоздил меня к полу – неужели весь этот спектакль был спланирован заранее? Я вглядывалась в искаженные безумным восторгом лица своих товарищей по Коммуне и думала: «Что я здесь делаю?». Тут кто-то наступил мне на руку, и я испугалась, что меня сейчас затопчут. Я поднялась с места и пошла к выходу. К счастью, в эту минуту никто не обратил на меня внимания, так что мне удалось незаметно выскользнуть из зала. Я прикрыла за собой дверь и быстро пошла к воротам. Пройдя несколько шагов, я услышала за спиной торопливые шаги. Кто-то звал меня: «Девушка, погодите, возьмите меня с собой!». Я обернулась и увидела Руперта – он бежал за мной и был совсем близко. Убедившись, что я его заметила, он простер ко мне руки, а я от него шарахнулась, как от прокаженного: его шелковые брюки в обтяжку не оставляли сомнения в том, что наши девчонки были правы. Меня охватило отвращение, и я помчалась от него прочь, как хороший спринтер. Он сперва пытался меня догнать, но быстро отстал и только кричал мне вслед: «Куда вы уносите такие красивые ножки?», но я даже не обернулась. Вот и все. Больше я его не видела.
– А что случилось с остальными? – спросил Ури, который слушал ее рассказ, затаив дыхание, как ребенок сказку.
– Ничего с ними тогда не случилось. Напрасно они забаррикадировали вход в зал, никакого рейда в тот день не было, и Марике благополучно увезла свой ящик с ружьями обратно в Берлин. Уж не знаю, как ей удалось провезти его через все кордоны Восточной Германии. Я даже подозреваю, что именно они и посылали ее к нам. Но я больше не вернулась в Коммуну. После той ночи они мне стали противны, я просто не могла их больше видеть. Однако оказалось, что немыслимо, выйдя из Коммуны, остаться в университете. Мне пришлось убраться из Гейдельберга и сдавать экзамены за тот год экстерном.
– Они что, угрожали тебе?
– Не то, чтобы прямо угрожали, но смотрели на меня, как на врага. А их невозможно было игнорировать, их было слишком много. Потом я узнала, что доктора Хорманна и двух других заводил арестовали за подстрекательство к беспорядкам, и Коммуна распалась. Члены ее разбрелись кто куда. Были такие, которые потом вступили в террористические группы, участвовали в терактах и были арестованы – некоторые все еще сидят в тюрьмах. А одну девушку – Зильке Кранцлер, жуткую уродину, с которой я вместе училась, – до сих пор разыскивает полиция. Можно считать, что она сделала карьеру: ее портрет ты можешь увидеть на дверях всех почтовых отделений Германии.
– Подумать только, мне и в голову не приходило, что у тебя такое богатое прошлое!
– Ничего себе – богатство! Я просто испортила себе жизнь.
– Ты что, так больше и не вернулась в университет?
– Нет, я снова начала летать. Мои деньги как раз подошли к концу, а я почему-то не могла зарабатывать на жизнь, как другие студентки. Оказалось, что я толком не гожусь ни в няньки, ни в официантки.
И тут он спросил то, что должен был спросить давно, с самого начала. Инге даже начала уже недоумевать, – неужто не спросит?
– А какое отношение ко всему этому имеет Карл?
– С Карлом я тогда еще не была знакома, – чистосердечно призналась Инге, сама поражаясь тому, что было такое время, когда еще она не была знакома с Карлом.
В этот миг площадь вдруг озарилась ярким светом множества разноцветных прожекторов, разом вспыхнувших на крышах домов, окружающих собор. Лучи прожекторов были направлены так, что Инге на мгновенье показалось, будто собор оторвался от земли и устремился вверх, в заоблачные дали, куда долетают только ангелы и реактивные самолеты.
– Смотри, вон наш Руперт! – воскликнул Ури.
– Где?
– Вон, видишь? На ступенях собора!
Инге перегнулась через узкий подоконник и увидела далеко внизу седую голову и голубой пиджак Руперта, а рядом с ним тоненькую фигурку Ульрике. Вздымая вверх руку с зажатой в ней пачкой листков, Руперт что-то говорил, обращаясь к снующей вокруг пестрой толпе, – до Инге доносился только звук его голоса, но слов она не могла разобрать, да и не хотела. Закончив говорить, он размахнулся и бросил листки в текущий мимо него людской поток. Листки, подхваченные легким вечерним ветром, закружились над головами прохожих и спланировали им под ноги. Некоторые из прохожих наклонились и подняли маленькие светлые квадратики, упавшие к их ногам, остальные прошли по ним, не обращая внимания. Облокотясь о подоконник рядом с Инге, Ури наблюдал, как Ульрике вынула из висящей у нее на плече сумки новую пачку листовок и протянула ее Руперту. Он взял их и снова обратился к толпе.
– Интересно, – спросил Ури без особого любопытства, глядя на развевающиеся на ветру седые локоны Руперта, – нашла ли эта сексуально озабоченная курочка какого-нибудь партнера, готового смотаться с ней сегодня ночью во Франкфурт?
Отто
«Отто, можешь не волноваться, что план замка пропал,» – сказала ему Инге, мгновенно порхнув губами по его щеке и тут же отстраняясь. Небось от своего еврейчика она не отстраняется так поспешно. Вчера перед ужином Отто наблюдал из окна, как еврейчик подводит под крышу каменную пристройку к свинарнику, которую начал еще Карл, и видел, как дочь подошла к нему сзади и без всякого стеснения прямо так и присосалась к его шее. А он, мерзавец, уронил мастерок, которым до ее прихода разравнивал цемент, и мало того, что, не оборачиваясь, откинулся назад, чтобы ей было сподручней его целовать, так еще вдобавок протянул назад свои грязные руки и прижал ее к себе. В этой дурацкой позе они застыли и простояли так, чуть покачиваясь, наверно, целый час. Отто едва с ума не сошел, ожидая, когда они, наконец, вспомнят о нем и позовут его ужинать, но они и не думали разлепляться. Он хотел было начать бить в рельс, чтобы прекратить это безобразие, но сообразил, что не стоит даже стараться: этих двоих сейчас воистину даже водой не разольешь.
