Ганс, как обычно, начал тереться об мои ноги и просить сахар, а я наклонился его погладить и осторожно посмотрел на его номерок – так, чтобы он не заметил и не стал паниковать. Им всем, когда они родятся, вдевают в уши такие маленькие алюминиевые колечки с номерками, чтобы их различать. Я и раньше знал, что номер Ганса – 15, но мне вдруг показалось, что я мог ошибиться, я ведь часто путаюсь в цифрах. Но на этот раз я, как назло, не ошибся – на маленькой белой пластиночке, свисающей с уха Ганса, была нарисована колючая черная единица, а за ней пузатая черная пятерка. Я точно знал, что так пишут пятнадцать, и фрау Инге так же написала на доске, только доска была черная, а цифры белые, но все равно они обозначали, что завтра Ганса зарежут.
Я повторил вслух: «Завтра Ганса зарежут» – и ничего не почувствовал, будто у меня внутри все замерзло. Мне показалось, что у меня кишки в животе смерзлись, как свиные потроха у нас в морозилке, – фрау Инге дает их мне бесплатно в те дни, когда она возит мясо на колбасную фабрику. Я приношу их домой, и мамка тут же прячет их в морозилку, приговаривая противным тонким голоском, как будто ей пять лет: «Спасибо, тетя Инге, за то, что вы сами ни за что бы жрать не стали!».
Сначала я боялся двинуться, чтобы смерзшиеся кишки у меня в животе не разбились, но потом подумал, что только я могу спасти Ганса, который все еще продолжал тереться об мои ноги. И я сказал ему веселым голосом – так, чтобы он ничего не заметил и не испугался:
– Подожди меня тут. Сейчас я побегу и принесу тебе сахар!
Я бегом выскочил из свинарника, чтобы скорее найти фрау Инге и попросить ее зарезать завтра какого-нибудь другого кабанчика, а не Ганса. Но во дворе я остановился, как вкопанный: я вдруг вспомнил, что фрау Инге куда-то пропала и Ури пошел ее искать. В кухне было темно и в спальнях тоже, – значит, они еще не вернулись. Тогда я направился к Отто, хоть там что-то точно было не в порядке, потому что чем ближе я подходил, тем громче звенело у меня в ушах. Я толкнул дверь и вошел – всюду горел свет и все столы, стулья, дверцы шкафов и стаканы в буфете дрожали и звенели, как в страшных фильмах, которые показывают по телевизору в субботу вечером после погоды. Ни в салоне, ни в коридоре никого не было, но из спальни доносился шум, и я пошел туда. Там все звенело еще громче, Отто лежал в кровати одетый и махал на Ури протезом, а фрау Инге не было. Я спросил Ури, нашел ли он фрау Инге, но из-за звона не расслышал, что он сказал. Тогда я крикнул громче:
– Где фрау Инге?
С ней что-то было не в порядке, потому что Ури сверкнул на меня глазами, будто выстрелил:
– Она внизу, возится с геранями.
Я сразу понял, что Ури говорит неправду, но не стал с ним спорить, а попросил:
– Я пойду к ней, можно?
Тут Отто начал стучать об стенку: «нет-нет-нет-нет», но я не собирался его слушаться:
– Так я пойду к ней, мне надо с ней поговорить.
Ури сначала не ответил – может, собирался мне позволить, но Отто продолжал стучать 5 «нет-нет-нет-нет». Ури посмотрел на него и покачал головой:
– Нет, не выйдет. Она там заперлась и никого не впускает.
Я так и знал: у них что-то случилось – чтобы Ури послушался Отто, такого я еще не видел! Но мне было не до них, мне нужно было спасать Ганса. И вдруг я понял, что я должен сделать, мне даже стало смешно, как я раньше не догадался. Замерзшие кишки у меня в животе вдруг как-то сами собой распустились, так что мне срочно понадобилось в сортир. Но мне не удалось сразу уйти, потому что Ури попросил меня поменять Отто пеленку. Я сперва хотел сказать «нет-нет-нет-», точно так, как Отто стучал мне, но потом я подумал, что раз фрау Инге заперлась давно, значит, она весь вечер не меняла Отто пеленку, и он насквозь промок и провонялся. И я решил, что я успею спасти Ганса, после того, как сбегаю в сортир, поменяю Отто пеленку и надену на него ночную сорочку.
Ури не дождался, пока я выйду из сортира, а, прыгая через три ступеньки, помчался по лестнице в подвал. Я услышал, как внизу хлопнула дверь, – значит, ему фрау Инге все-таки открыла! А значит, я бы мог выскочить из сортира и побежать за ним вслед, – может, она бы и меня впустила. Но мне уже не хотелось ни о чем ее просить: я сам знал, что надо сделать, чтобы спасти Ганса.
Ури
Дверь, слава Богу, на этот раз была не заперта, и от его рассчитанного на сопротивление толчка распахнулась так широко, что он, влетев в комнату, чуть не опрокинул большой стол, на котором была навалена плохо различимая в сумраке куча вещей. Инге, по-прежнему стоя на коленях перед высоким камином, все еще тщетно пыталась разжечь в нем огонь. Как раз в тот момент, когда Ури оказался рядом с ней, очередной столб пламени стремительно взметнулся к потолку и тут же опал, заполнив комнату дымным дыханием сырых сосновых веток. Инге, не поворачивая головы, сказала ровным мертвым голосом:
– Ради Бога, Ури, запри дверь.
Ури послушно вернулся к двери, вглядываясь по пути в наваленные на столе вещи. Насколько он мог разглядеть в мерцающем свете каминных углей, Инге сдвинула на край стола горшки с геранями, чтобы освободить место для груды брюк, пиджаков и рубах. На полу под столом в окружении свернутых в аккуратные клубки носков валялись две пары мужских туфель и белые кеды большого размера. На спинку стула была небрежно брошена бежевая нейлоновая куртка, из-под которой выглядывал край элегантного серого плаща. Ури запер дверь, подошел к Инге и положил руки ей на плечи. Она молча прижалась затылком к его коленям, и он почувствовал, что она дрожит.
– В чем дело? Что случилось? – спросил он, предчувствуя беду.
– Никак не могу разжечь камин, – все тем же мертвым голосом ответила она.
– А зачем? Тебе холодно? Ты вся дрожишь.
– Нужно срочно сжечь вещи Карла.
– Почему срочно? Почему сжечь?
Инге резко обернулась, обхватила колени Ури руками и, припав к ним лицом, забормотала:
– Я погибла! Погибла! Спаси меня, спаси меня, спаси меня!
Это невозможно было вынести – какие обстоятельства могли привести ее в такой ужас? Ее – сильную, уверенную в себе, всегда и везде способную найти вход и выход? Ури наклонился, подхватил Инге под локти, рывком поднял ее с колен и поставил на пол. Он обхватил ее плечи одной рукой, а ладонью второй поймал ее вздрагивающий подбородок и властным движением, твердым и ласковым одновременно, повернул ее лицом к себе. Она дернулась было – вырваться, но сникла в его жесткой хватке, смиряясь с его превосходством, и перестала дрожать. Ури вдруг почувствовал себя спокойным и взрослым, а ее – маленькой девочкой, которую он должен защитить. В этой роли защитника он не мог ни мельчить, ни притворяться.
– Зачем приезжал Руперт Вендеманн? – спросил он прямо, уже не боясь сознаться, что подслушал ее телефонный разговор с Рупертом.
Поразительно, но Инге восприняла его вопрос без всякого удивления:
– А так ты знаешь, кто приезжал?
