Голос Хельки сорвался на полуслове, и Инге воспользовалась перерывом, чтобы глянуть на часы. Ужас, – до начала экскурсии почти не оставалось времени, а надо было еще поесть и уладить кое-какие мелочи.
– Слушай, Хелька, может, ты мне в другой раз доскажешь?
Но искалеченная лапка Хельки вцепилась в ее рукав, и не было сил ее оттолкнуть:
– Не уезжайте, не бросайте меня. Я боюсь.
– Садись-ка в машину, – предложила Инге. – Чем ждать Клауса тут, поезжай лучше со мной. И сама все ему расскажи.
– Нет, мне нельзя, – печально произнесла Хелька, обретая обратно свой добротно выученный немецкий. – Он может меня не послушать и все равно поехать вниз к ней, раз он ей обещал. А я тогда за ним не угонюсь.
Младенец беспокойно заворочался, напоминая Инге, что ей давно пора перестать заниматься чужими делами и подумать о нем.
– Что ж, – вздохнула она и пошла к машине, – может, ты и права. А я поеду, мне пора.
– Но как быть, если она будет заставлять его с ней ехать? – отчаянно крикнула ей вслед Хелька. И протянула к ней свою изуродованную руку, словно пыталась схватиться за последнюю соломинку.
И Инге не выдержала. Прекрасно зная, что ей не следует снова вмешиваться в отношения Марты с сыном, она вдруг сказала, с удивлением вслушиваясь в собственные слова:
– А ты научи его, чтобы он соглашался туда ехать только вместе со мной. А без меня ни за что!
Карл
Напрасно Карл боялся, что Патрик будет возражать, когда он объявит ему о своем решении остаться здесь и дальше с ним не лететь. Как только они приземлились на заброшенном футбольном стадионе километрах в десяти от замка Инге, Карл начал репетировать свою прощальную речь. К тому времени, как они заправили самолет из специально припасенных Патриком канистр, речь уже была полностью готова. Но выяснилось, что все тщательно продуманные им доводы в пользу их неизбежной и взаимовыгодной разлуки были не менее тщательно продуманы самим Патриком. Ему по-видимому вовсе не улыбалась перспектива в случае принудительного приземления оказаться в одном самолете с навязанным ему Рыцарем, настоящего имени которого он не знал и знать теперь не хотел. Ему ни к чему были чужие грехи, с него было достаточно собственных.
И напрасно Карл прибегнул к сложной цепи уловок, чтобы незаметно вынести из самолета свою «беговую» сумку с тщательно выверенным и упакованным набором документов и грима, остаться без которой в этих условиях было бы почти смертельно. Потому что не успел он начать свою прощальную речь, направленную в затылок Патрика, завинчивающего крышку бензобака, как тот, не оборачиваясь, сказал с наигранным добродушием:
– Да не трудись ты так, не потей. Я же все понял, как только ты сумочку свою под полой наружу вынес.
Сумку эту Патрик знал отлично, потому что все предыдущие дни Карл был вынужден хранить ее у того в кабачке, подальше от любопытных глаз. И хоть она была заперта тремя суперсекретными замками, Карл был почти уверен, что ловкий кабатчик как-то умудрился заглянуть в ее потаенные глубины. Однако заглянуть заглянул, а взять ничего не взял, это Карл торопливо проверил, как только они взлетели, и убедился, что все на месте. Да там, собственно, ничего путного для Патрика не было – ему вряд ли сгодились бы разноязычные паспорта и театральные гримы Карла. А внушительный чек на имя, вписанное в новый паспорт Патрика, Карл предусмотрительно носил во вшитом под подкладку кармане вместе с пачкой разномастных купюр всех национальностей, которую он приберегал для себя.
Чек он намеревался отдать Патрику, как только тот снова заведет свою коронную песню о потерянном кабачке. Долго ждать не пришлось, но едва он сунул руку в нагрудный карман пиджака, где лежал чек, правая рука Патрика стремительно рванулась к боковому карману его щеголеватой нейлоновой куртки, подтвердив таким образом подозрение Карла, что пистолет у того всегда наготове. Карл оказался проворней – он успел протянуть Патрику чек прежде, чем тот успел выхватить пистолет. Патрик был тоже не промах и соображал проворней, чем стрелял, – он сделал вид, что нырял в карман за носовым платком, который вытащил и тут же уронил, чтобы схватить чек.
Так что расстались они полюбовно и даже с некоторой сентиментальной слезинкой – дескать, приведется ли еще когда свидеться? Карл втайне надеялся, что больше не приведется, и не сомневался, что Патрик надеется на то же.
Когда серебристый силуэт самолета исчез за верхушками обступивших бывшее футбольное поле елей, Карл отступил в тень ветвей и закурил, соображая, какой дорогой лучше идти, чтобы покрыть изрядное расстояние до замка в максимально короткий срок. От соблазнительной идеи украсть в ближайшей деревне машину или велосипед он отказался сразу – любое брошенное на обочине шоссе транспортное средство могло навести на его след тех, кто будет его разыскивать. А разыскивать его будут. Да что там – будут, уже наверняка разыскивают, так что нужно поскорей добраться до убежища.
Легко сказать – поскорей, а вот как это сделать? Вечерело, и в лесу было тихо, – позднее июньское солнце, изрядно склонясь к закатной черте, уже начало убаюкивать беспокойное население леса. И в этой полной, почти не нарушаемой обычными шумами лесной тишине явственно прозвучал совершенно чуждый монотонный звук. Не шелест, не клекот, не чириканье, а некое однообразно-размеренное чавканье – «хлюп-хлюп-хлюп!», будто кто-то шлепал большой ладонью по тесту.
Неслышно ступая по влажной траве, Карл двинулся в сторону таинственных шлепков, но в мерцающем кружевном полумраке направление звука немедленно потерялось. Однако Карл продолжал двигаться по памяти и, как оказалось, правильно. Шлепки становились все громче, пока за кустами не обозначился яркий просвет, а в просвете обширная прогалина, по которой гуляла разнокалиберная пара справных лошадок.
Осторожно отодвинув пахнущую смолой еловую ветку, Карл выглянул на прогалину, – слева от лошадей виднелся сарайчик из свежеоструганных досок, а за сарайчиком стоял небольшой видавший виды грузовичок с откинутым кузовом. Оттуда-то и доносились сочные шлепки. Карл выглянул смелее и увидел ловко орудующую лопатой коренастую фигуру в резиновых сапогах, которая подхватывала у себя из-под ног какие-то коричневые комья и забрасывала их в открытый кузов. Работа шла споро, коричневые комья равномерно шлепались на дно кузова – «хлюп-хлюп-хлюп!» Судя по запаху, это был лошадиный навоз, судя по количеству его под ногами трудолюбивой фигуры – работы там оставалось ненадолго.
И в голове Карла начал созревать весьма подходящий план, основанный на том, что лошадь не велосипед – оставишь ее непривязанной, только ее и видели. Главное, нужно набраться терпения и дождаться, когда фигура в сапогах, которая при ближайшем рассмотрении оказалась немолодой дамой с едва тлеющей в зубах сигаретой, – вероятно для нейтрализации запаха, – управится с навозом и уберется восвояси. Терпения у Карла было сейчас не много, но ему было чем себя занять. Он сделал пару шагов назад и, присев на поваленное бревно, раскрыл свою заветную «беговую» сумку. С удовольствием пробегая пальцами по тщательно упакованным тюбикам театрального грима, он прикидывал, в какой личине лучше всего предстать перед Инге. Задача была не из простых – он должен был выглядеть так, чтобы она узнала его сразу, а все другие, с кем ему неизбежно доведется встретиться по пути, не узнали бы ни сразу, ни потом.
